подходили погреть руки, он вроде как добродушно хихикал, но все равно устанавливал лимиты, читал лекции об экономии угля и жаловался, что на их руки уходит слишком много тепла. Только для одного человека Чжунци решил сделать исключение: скрипя галошами, он сам подошел к Черному Баричу и предложил погреться. Но Черного Барича жаровня как назло не интересовала, от простуды он не страдал, холода никогда не боялся – глянул искоса на жаровню, шмыгнул носом и пошел прочь.

Чжунци знал множество деревенских секретов, но выудить из него что-нибудь было непросто. Изредка он отпускал туманные намеки, а когда его начинали расспрашивать, самодовольно отвечал: «А вы догадайтесь! Догадайтесь!», оставляя людей ни с чем. Все секреты он приберегал для Черного Барича, сегодня шепнет: «У Фуча дома лежит целая охапка куриных перьев». Завтра раскроет новый секрет: «А дядюшка Ло третьего дня шел по хребту, споткнулся и упал». Послезавтра тихонько скажет ему на ухо: «От матери Шуйшуй давеча пришел человек с двумя поросятами».

Большой Моу не проявлял интереса к таким секретам и однажды попросил Чжунци рассказать вместо них что-нибудь низовное. Чжунци битый час мялся, топтался на месте и наконец, покраснев до самой шеи, заговорил. Много лет назад мать Фуча прилегла днем поспать, а когда продрала глаза, поняла, что на нее залез какой-то мужик, причем мужик этот – не отец Фуча. Но спросонья ей было неохота отбиваться или выяснять, что это за мужик, и она крикнула в соседнюю комнату: «Третий! А ну иди сюда! Жара такая, я сейчас помру! Погляди, что этот нахал затеял?» Сын в другой комнате как спал, так и спал себе дальше. Зато незнакомец испугался крика и убежал. Мать Фуча сладко потянулась, повернулась на другой бок и снова захрапела.

– А дальше?

– Всё.

– Всё? – Большой Моу был страшно разочарован, этот секрет оказался ненамного интереснее остальных.

Позже мы обнаружили, что отношения между Моу Цзишэном и Чжунци все-таки потеплели. Раньше вечерами Большой Моу первым начинал выступать, чтобы все гасили свет и ложились спать, а теперь в одиночестве уходил куда-то и возвращался иногда поздней ночью. На все расспросы он отвечал туманно, вид принимал таинственный, на губах его играла довольная улыбка, а изо рта рвалась отрыжка с запахом фиников или куриных яиц, вызывавшая в рядах городской молодежи изумление и зависть. Делиться с нами он не собирался, было ясно – бей его до смерти, Моу Цзишэн все равно не расскажет, где харчуется. Но это было и не нужно, скоро мы сами выяснили, что его сытая отрыжка напрямую связана с Чжунци, что Чжунци печет Черному Баричу рисовые лепешки, а жена Чжунци стирает ему туфли и одеяло. Мы не могли понять: чего ради такой прижимистый тип решил осыпать своими милостями не кого-нибудь, а дураковатого Черного Барича?

Однажды ночью мы проснулись от яростного грохота хлопнувшей двери. Я зажег керосиновую лампу и увидел, что Черный Барич завалился на свою кровать и пыхтит от злости.

– Что случилось?

– Я его придушу!

– Кого?

Он молчал.

– Этого что ли – старика Согласую?

Он по-прежнему молчал.

– Чем он тебя обидел? Неблагодарный, объедаешь человека, а еще недоволен!

– Спать! – Черный Барич перевернулся на другой бок, и его кровать жалобно заскрипела. Всех разбудил, а сам захрапел первым.

На другой день с улицы послышался скрип галош, и скоро у нашего порога нарисовался Чжунци, на груди его гордо блестел огромный значок с профилем вождя.

– Председатель Мао говорит, если должен денег, надо возвращать. При социализме живем, где это видано, чтоб долги не возвращали? – он звонко прокашлялся. – Я сегодня неспроста явился к вашему порогу. Если у Моу Цзишэна денег нет, пусть зерном вернет, я согласен.

Большой Моу выскочил из комнаты:

– Какой еще долг? Тебе что, давно рыло не чистили?

– Тебе виднее, какой долг.

– Ты меня за стол сам усаживал! Я к тебе домой не напрашивался, не навязывался, все твои угощения давно в нужнике, если хочешь – иди, вылавливай.

– Товарищ, так дела не делаются. Если будешь отпираться, никогда не перевоспитаешься. Городская молодежь, птенцы желторотые, вы сюда приехали, чтобы проходить перевоспитание у крестьян-бедняков и низших слоев середняков! Честно скажу, все твои делишки, Черный Барич, мне давно известны, просто я молчу. Губить тебя не хочется, – в словах Чжунци слышалась угроза.

– Говори, какие делишки? Давай, выкладывай!

– Хочешь, чтоб я рассказал?

– Говори, иначе ты дракон подштанный!

– Ладно. Когда в том году арахис высаживали, в продбригадных семенах каждый день был недовес. А в твоем дерьме – арахисовая шелуха. Думаешь, я не заметил? И еще, третьего дня ты сказал, что пойдешь искупаться, а на самом деле…

Лицо у Черного Барича побагровело, он бросился к старику, схватил его за грудки и стукнул головой о дверь, так что Чжунци заорал:

– Убивают, убивают!

Испугавшись, что он в самом деле его прикончит, мы навалились на Черного Барича и кое-как оттащили в сторону. Чжунци проскочил у меня подмышкой, выбежал за дверь, и его галоши зашлепали по двору.

Когда его ругань и проклятия стало почти не слышно, мы спросили у Моу Цзишэна, что случилось.

– Что случилось? Он меня низовничать заставлял.

– Как низовничать?

– С женой его.

– Что – с женой?

– Песья жизнь, непонятно, что ли?

На секунду все замолчали, потрясенные таким оборотом, а потом разразились хохотом. Одна девушка с визгом выбежала на улицу и еще долго боялась у нас показываться.

Потом мы выяснили, что Чжунци не мог иметь детей и положил глаз на здоровяка Моу Цзишэна, надеясь, что тот сделает за него все, что полагается. «Братец Моу, напрасно ты отказываешься», «Ешь, пей, бабу имей – такой жизни в раю позавидуют», «Развлекайся, братец Моу, никто не узнает…» Мы очень веселились, не хотели слушать оправданий Черного Барича и требовали продолжения истории.

– Песье племя, ну и народ… – он притворялся, что не слышит наших насмешек.

– Ты кого бранишь? Признавайся: спал с ней или нет?

– А ты бы переспал? Ты бы переспал? Ты вообще видел его жену? На такую посмотришь – кусок в горло не лезет. Я лучше со свиньей пересплю!

– Не спал, а курятину ел!

– Да какое там! Они одного тощего цыпленка целый месяц едят! Плеснут бульона на самое дно, не успел опомниться, а чашка уже пустая. Даже не напоминайте!

К вечеру история с Черным Баричем стала достоянием всей Мацяо.

К моему удивлению, все деревенские, кроме Фуча, приняли сторону Чжунци. Бедняга Чжунци тебя за друга считал, кормил от пуза, думаешь, легко ему было? Со здоровьем у него не ладится, хотел взять твоего семени, чтобы продолжить род,