тебе, это небось всё в девяностые было, а ты до сих пор веришь… Тогда и не такое случалось, – сказал другой следователь, который тоже был у сына депутата.

– Брось, Петрович, сказки это всё. Не слушайте его. Что ты сказки-то рассказываешь? Как маленький… – вступил третий.

«Стало быть, Андрей Петрович», – подумал Горенов. Однако тот не обращал внимания на реплики коллег.

– Надо, конечно, в очереди отстоять и так далее, но… В любом случае, такая хата – не для нашего брата… Не захотел ли кто-то там, – он указал глазами наверх, и было ясно, что следователь говорит не о Боге и не о лифтёре, – такие хоромы? Слишком всё складно… Ключи эти будто специально оставили, чтобы грамотный висяк на стену прилепить. Вот тебе – сюжет. Но писать не смей! Между нами говорю. И никому! Обещаешь?

Георгий молчал.

– Обещаешь, спрашиваю?

– Да, конечно…

– Видишь, случай вроде как обычный, а вроде как и нет…

Это не Марья Сергеевна. Кирочная улица, трёхкомнатная квартира… У Горенова отлегло от сердца.

– А ещё что-то было?

– В смысле? Я ж тебе говорю, ничего не было… И, – он повысил голос, – этого тоже не было.

Следователи рассмеялись.

– А ключи левые или что-то в этом роде ещё находили? – спросил Георгий, раз уж пошёл такой разговор.

– Слушай, – поморщился Андрей, – их бы мало кто заметил. Там просто ребята поехали толковые, всё внимательно собрали. Кроме того, утром было. Тоже важно. К вечеру уже всем всё похрену. Тут недавно, слышь, Виталя, – один из коллег, не тот, который был в квартире, поднял голову, – орлы ездили на домашнее, мужчина с ножевым, так они нож не увидели. Написали в протоколе, что убийца ушёл с орудием. А оно, вместе с отпечатками, в мусорном ведре сверху лежало.

– «Полицейская академия», чо ты хочешь, – спокойно ответил Виталя.

Горенов всё ещё не мог прийти в себя. Андрею показалось, будто странное выражение его лица означает какой-то вопрос.

– Да там ничего интересного. По пьяной лавочке, как почти всё… Так что больше ключей я не припомню. Чай будешь?

Георгий кивнул.

– У нас принято гостей чаем поить. Этим вы отличаетесь от преступников, их мы не угощаем, – он издал свой типичный смешок и полез за чашками. – Потому даже если где-то ещё были ключи, их просто проглядели. А то и прикарманить могли, – Андрей внезапно стал серьёзным. – Ты не думай, всё, что про нас говорят, это неправда… – и сразу вновь развеселился. – То, что пишут, тоже неправда. Ребята, – обратился он к коллегам, – вот писатель у нас сегодня.

Оба следователя сразу оторвались от своих дел и впервые с интересом посмотрели на Горенова. Теперь они его запомнят наверняка.

– Ты молодец, что сам пришёл… – неожиданно похвалил Андрей.

– В смысле? – Георгий вновь испугался.

– В смысле… – усмехнулся он. – В коромысле! В смысле, что интересуешься, хочешь, чтобы похоже было, лучше… Это похвально. Я люблю, когда человек серьёзно относится к своему делу. К любому. Только видишь, в чём штука… Сахару тебе сколько? Никому это не нужно… чтобы было похоже. Надо писать не о том, как действительно совершаются и расследуются преступления… Ведь что важно в этих книжонках? Чтобы кто-нибудь их прочитал и не убил потом свою жену. Они должны быть не о нас, – он обвёл рукой помещение, – а о справедливости. В них не нужно грязи, в которую я тыркаюсь каждый день, злобы людской, о которой я очень много, между прочим, могу тебе рассказать… Но не буду. Я, может, для того во всей этой гадости с утра до ночи и копаюсь, чтобы ты потом ничего об этом не знал. Пиши о другом. Пусть в конце у тебя бандита обязательно поймают. Пусть он не откупится. Пусть не будет висяков, чтобы ни одна сука не подумала, что может остаться безнаказанной. Пусть не посадят невиновного. Тогда всем станет легче. Этим ты и нам поможешь. Так мы будем делать общее дело. Для этого и нужны твои книги. Ты показывай людям, как должно быть. Честное слово, я сам завидую тем, кто о нашей работе будет знать только от тебя. – Коллеги Андрея закивали. – Пусть все верят, что мы такие, тогда, может, и мы поверим.

Он замолчал. Вдруг показалось, будто теперь следователь сам прячет глаза от Горенова.

– Думаешь, легко защищать тех, кто, видя впервые, сразу считает тебя продажным скотом? Не разбираясь, что к чему, что у тебя за душой. Болеют ли у тебя дети? Когда ты спал в прошлый раз? Сколько говна тебе каждый день отгружает начальство? Когда все тебя боятся и бегут, как чёрт от ладана… Так просто, думаешь, потом пожалеть, войти в положение, сопереживать? Если б не книжонки ваши, вообще бы, может, никто ничего не чувствовал. Да ты и сам всё понимаешь. Ты ж меня тогда, у Сенной, чуть по матери не послал… Убежал куда-то… Торопится он… А послал бы, где б теперь чай пил? – Андрей закончил с той же улыбкой, с какой приветствовал Георгия некоторое время назад.

Горенов был поражён. В разговоре со следователем он ожидал услышать многое, включая обвинительный приговор в свой адрес, но только не это. В сущности, ничего нового не прозвучало, удивительным казалось лишь то, что Андрей подобный взгляд понимает и разделяет. Кто-то бежит в книги о драконах и эльфах, кто-то предпочитает далёкие планеты, несуществующие миры, кто-то – иные эпохи и страны, а некоторые остаются где родились, в «здесь и сейчас», им бы только щепотку справедливости да толику смысла. Но дело в том, что Горенова именно это и не устраивало… Он не хотел писать «книжонки» – а какое тут ещё слово подберёшь? – для того, чтобы менты верили в себя, а люди чуть меньше волновались. Его книга O, как венец созданного на данный момент, должна была служить куда более высокому замыслу. Он не видел своей задачи в том, чтобы утешать. Похоже, все и так слишком спокойны и умиротворены.

Кто-то из современников Белинского заметил, что, читая Данте, будто скользишь по волнам. Георгий хотел создавать тексты, которые бы вливались в эти моря. Мечтал, чтобы и его сочинения через века казались написанными специально для тех далёких, совершенно непонятных и даже невообразимых сейчас людей. Данте он очень любил. Это же надо догадаться, представить Божью волю в виде моря… Целая стихия воли!.. Море бытия в «Божественной комедии» у каждого своё, а это – одно для всех. «Воля, случай, рок» – ингредиенты всего, безусловная троица.

– Так вы Горенов, что ли? – радостно спросил Виталя. – Я очень люблю ваши книжки.