только, должно быть, благодаря тому, что обезумевшие старухи устроили около него такую сутолоку и, наступая себе на подолы, мешали друг другу, он отделался царапинами и синяками; но и ему, видимо, собирались вырвать глаза, так как около глаз осталось несколько царапин». Когда с лица Троицкого смыли кровь, оказалось, что на голове у него нет особых повреждений, но подбит левый глаз.

Примчавшись вызволять Троицкого, сам Эрастов оказался в гораздо большей опасности. Он был в форме и при шашке, поэтому его активные действия напугали толпу, вообразившую, что он пришел арестовать о. Илиодора. К тому же Эрастов невольно раззадорил драчунов криками: «Что вы, дураки, черти».

Помощник пристава был оглушен сильным ударом дубиной по голове, поэтому не смог защищаться и подвергся дальнейшему избиению. Толпа оторвала у него кусок левого уха, содрала плечевой погон, фуражку, шашку, порвала мундир.

Согласно рапорту полицмейстера, Эрастов вырвался благодаря помощи двух знакомых мясников. Однако, судя по их показаниям, освобождать его от толпы не пришлось. Друзья просто подошли, увидели, что он в крови и оглушен, и отвели домой.

Таким образом, Эрастов пострадал гораздо более взятого им под свою защиту Троицкого. Еще через два дня печать сообщала, что помощник пристава болен. Произведенное затем медицинское освидетельствование нашло на его голове несколько кровоподтеков от ударов, нанесенных тупым оружием. Впрочем, еще в храме, получив от друзей воду с вином, Эрастов настолько пришел в себя, что хотел продолжать свое дежурство.

Печать, а затем и власти называли и третье лицо, пострадавшее от рук толпы в этот вечер, — тюремного фельдшера Донскова. Как и Эрастов, он попытался заступиться за Троицкого, но был окружен угрожающим кольцом толпы. Сам Донсков честно говорил, что «какой-то огромный детина с засученными рукавами» его ударил в бок, а какая-то старуха грозила выцарапать ему глаза, однако, к счастью, знакомые выручили его из беды. Печатая это интервью, «Царицынский вестник» не постеснялся строкой выше превратить один удар в несколько.

Словом, масштаб побоища был сильно преувеличен, но оно все-таки имело место. Почему о. Илиодор не прекратил это безобразие?

Сначала он вовсе не заметил, что происходит, как и некоторые из допрошенных позже богомольцев. Пение «Вечной памяти» несколькими тысячами человек заглушало шум и крики, доносившиеся с места избиения.

Этому песнопению потом приписывали смысловую связь с происходившим. Лица, незнакомые с подворскими обычаями, вообразили, что о. Илиодор нарочно приказал петь «Вечную память» как бы о жертвах побоища. «Этот похоронный напев совершенно отнимал силы и создавал такое настроение, как будто меня опускают в могилу и засыпают землей», — жаловался Донсков. На самом деле пение «Вечной памяти» всем православным русским людям началось до беспорядка и, по-видимому, было традицией воскресных встреч на подворье.

О. Илиодор к тому же в этот момент был занят каждением. Троицкий показывал, что священник прошел от него в 10–15 шагах, причем значительная часть царапавших его женщин устремилась следом. Вероятно, прошел именно с кадилом.

Но вот о. Илиодор, наконец, услышал крики избиваемых, которые громко взывали к нему о помощи. Согласно рапорту Бочарова, священник «не только не попытался прекратить избиение, а наоборот заявил: „Это кара Божия за то, что враги мои ложно на меня клевещут“». Следует оставить это сообщение зложелателя-полицмейстера на его совести. Со слов беспристрастного свидетеля Донскова известно, что о. Илиодор, наоборот, кричал: «Оставьте, оставьте!». К сожалению, дальнейшего Донсков не видел, сам оказавшись в опасности.

О. Илиодор потом объяснял, что бросился на помощь избиваемым, но был задержан группой своих прихожан, особенно женщин. Боясь, что батюшку арестуют, они окружили его плотным кольцом, кто-то даже схватил за горло и едва не задушил. Когда о. Илиодор, наконец, вырвался от своих защитников, Троицкий уже был на свободе, но избивали Эрастова.

«…я принял представителя власти, у которого оборвали погоны и оторвали шашку, под свою защиту и тем, думаю, спас его от самой верной и неминуемой смерти». Выручив несчастного из беды, о. Илиодор втащил его на амвон, где Эрастова, оглушенного, но совершенно свободного, и нашли друзья.

Выйдя с крестом вперед, о. Илиодор успокоил толпу. Допели «Вечную память», затем спели «Многая лета» русскому народу и перешли в храм с хоругвями и пением тропарей, что позволило одному безграмотному репортеру констатировать: «После избиения иеромонах Илиодор запел „Спаси Господи“».

Выйдя из храма, о. Илиодор увидел, что народ не разошелся, а лишь переместился на площадь перед подворьем. Воодушевленные богомольцы, последовав призыву своего пастыря, наспех состряпали жалобу полицмейстеру и собирали под ней подписи. По-видимому, о. Илиодор, утомленный долгой речью и последовавшим беспорядком, вел себя пассивно. Посмотрел, что делает толпа, и пошел в свою келью.

Уже стемнело, поэтому дальнейшие события происходили в темноте, отчего путаница в показаниях очевидцев усиливается.

К тому времени полиция уже знала, что в монастыре неладно, поскольку управление 3-й полицейской части находилось всего в 150–200 саж. от подворья. Еще во время крестного хода на подворье появился пристав 3-й части Михайлов, присланный Бочаровым для выяснения положения. Вызвав о. Илиодора из кельи, Михайлов спросил, что произошло. Священник ответил, что просто немного помяли какого-то репортера, а народ не расходится, потому что желает тут на месте поговорить с Бочаровым и собирает подписи под жалобой на редакцию. Михайлов посоветовал убедить толпу избрать для объяснения с полицмейстером нескольких депутатов, а остальным предложить разойтись, но о. Илиодор возразил, что народ желает объясниться с Бочаровым на месте.

Объясниться с полицмейстером на месте! Кому пришла в голову эта нелепая мысль?

Расставшись с о. Илиодором, Михайлов вышел к толпе и повторил ей свой совет, но и тут не нашел понимания. Более того, в лице пристава богомольцы обрели дарового парламентера. Он-то и доложил по телефону Бочарову, что народ его требует к себе.

Тем временем депутация отправилась не к полицмейстеру, а к о. Илиодору, чтобы попросить совета: Бочарова нет, не нагрянуть ли всей толпой в полицейское управление? Священник потом уверял, что он «умолял» посетителей отказаться от этого намерения, прося в любом случае вести переговоры только через депутацию — либо в полицейском управлении, либо тут, у подворья. Если эта разумная просьба действительно была высказана, то, очевидно, с подачи Михайлова.

Около 9 часов вечера подъехал и полицмейстер. Некоторые свидетели утверждали, будто он прибыл верхом и еще издали закричал: «разойдитесь, иначе получите нагаек со свинцовыми наконечниками». Сам Бочаров этот факт отрицал, указывая к тому же, что подъехал в экипаже, а Михайлов в защиту своего начальника даже прибавил, «что верхом на лошади он его ни разу в Царицыне не видел». Впрочем, о серьезных намерениях полицмейстера красноречиво свидетельствовал его эскорт — отряд из 20 конных стражников. Не доверяя