и ушибся, крестьянка Сушина упала вместе с другими людьми, вслед за чем на нее наступила лошадь копытом, а по Макарову проехали три лошади.

Сложно сказать, кого казаки хлестали нагайками, — толпу или собственных лошадей. Ничего в темноте не видя, но слыша характерный свист, люди предполагали худшее.

Точку в этом вопросе могло бы поставить лишь медицинское освидетельствование пострадавших, но оно вовремя не состоялось.

Когда площадь опустела, Бочаров в сопровождении Неймана, Михайлова и нескольких чиновников и городовых стали проверять, все ли разбежались. Обошли вокруг подворья. По словам о. Илиодора, в пяти саженях от монастыря разогнали группу лиц, собравшихся по совсем другому поводу для молебна и стоявших на улице, потому что не помещались в доме. Поравнявшись с крыльцом подворья, Бочаров и его спутники увидели там настоятеля, который стоял в окружении монахов и нескольких богомольцев.

Дальнейший диалог известен из отчетов обоих собеседников. Рассказы о. Илиодора и Бочарова почти не пересекаются, потому что каждый из них старается выставить другого в неприглядном свете и скрыть резкость собственных реплик. Полная картина складывается только из параллельного чтения двух рассказов.

О. Илиодор стал прогонять Бочарова и его «свиту», называя их «разбойниками» и «собаками». В смягченной передаче священника его фраза выглядит так

— В моем доме я не позволяю производить разбоя, убирайтесь отсюда; я здесь хозяин!

— Вы здесь только, а я хозяин всего города, что хочу, то и делаю! — возразил полицмейстер.

Последовала перепалка. О. Илиодор сознавался, что «в резких словах упрекнул Бочарова» за произошедшее. «Скажу больше, поведение полициймейстера Бочарова тогда так меня возмутило, что не будь я священником и имей я при себе оружие, я убил бы его. Но как священник я простил его».

Наконец полицмейстер предупредил, «что немедленно обо всем телеграфирует высшему начальству». Объявление это звучало следующим образом:

— Сумасшедший монах, зачинщик бунта, я сейчас дам телеграмму арестовать вас и посадить в тюрьму!

— Рад пострадать за Веру, Царя Самодержавного и Родной народ! — ответил священник.

Подобные героические заявления были в его духе, но непривычный к ним Бочаров засмеялся. О. Илиодор уверял, что собеседник даже загоготал, в чем «ему, говорят, вторили казачьи лошади». Бочаров уехал и послал обещанную телеграмму губернатору в 9 час. 30 мин. пополудни. Таким образом, полицмейстер водворил спокойствие всего за полчаса — но какой ценой!

С рассветом царицынцы увидели наглядное доказательство самодурства Бочарова: «Вся площадь около подворья избита копытами и покрыта конским навозом. Кое-где виднелась запекшаяся мученическая кровь». «Я собрал эту кровь, которая блестела, как кристалл под лучами яркого солнца, — рассказывал о. Илиодор, — и опустил ее в углубление под престолом, дабы она вопияла к Богу о допущенной несправедливости и призывала гнев Божий на проливших неповинную кровь».

Ранним утром 11.VIII о. Илиодор сел на пароход и направился в Саратов. «Чтобы Вы, Ваше Преосвященство, не были введены в заблуждение относительно случившегося разными сведениями или непроверенными, как следует, или исходящими от злонамеренных людей, спешу сделать Вам доклад о том, как было дело; я, как очевидец, все знаю и свидетельствую собственной священнической совестью — скажу Вам только одну правду».

Доклад, две трети которого занимает речь о. Илиодора, потом был опубликован в «Саратовском духовном вестнике», «Почаевских известиях» и напечатан отдельной брошюрой в издательстве «Верность». Подвиги Бочарова этим текстом изображены, конечно, в самых ярких красках.

В тот же день 11.VIII на подворье иеродиакон Павел и другие сподвижники о. Илиодора собирали подписи под прошением о том, чтобы власти защитили священника от «диких незаконных» действий полицмейстера. Соответствующая телеграмма за подписью некоего Платонова и других богомольцев была отправлена губернатору и Столыпину.

Позже царицынцы через Дубровина передали в Синод ходатайство об ограждении своего пастыря от нападок полиции и газет, причем о. Илиодор сравнивался с Иоанном Златоустом.

Узнав об отъезде о. Илиодора в Саратов, губернатор попросил преосв. Гермогена не отпускать его протеже назад, на что владыка изъявил согласие.

Вернувшись с подворья после разгона толпы, Бочаров телеграфировал губернатору: «Вследствие газетных разоблачений деятельности Илиодора [о] проживании [в] монастыре женщин сегодня [в] восемь вечера [на] площади близ монастыря Илиодор в виде протеста собрал толпу народа. Требования полиции разойтись не исполнили. Сильно избили учителя гимназии Троицкого, приняв [за] репортера. Сильно избили водворявшего порядок помощника пристава Эрастова, потребовали меня для объяснений [по] поводу газетных сообщений. Прибыл [с] казаками. Толпа держалась вызывающе. Увещевания не подействовали. Треблование разойтись [под] влиянием [и] личным вмешательством Илиодора не исполнили. Толпу разогнал силой. Пострадавших нет. Подробности рапортом».

Умалчивая о том, что настоящей целью собрания был молебен, дублируя требование разойтись, якобы выдвинутое полицией при самом начале событий, телеграмма рисует дело в самом тенденциозном виде: о. Илиодор, дескать, устроил мятеж. Конечно, составляя этот текст, Бочаров мог еще не иметь точных сведений о произошедшем, но стремление представить врага бунтарем сквозит в каждом слове телеграммы.

Но против кого о. Илиодор поднимал свой мятеж? Против газет? Некоторое время власти всерьез были заняты вопросом, ночевали ли женщины у о. Илиодора. Из министерства внутренних дел затребовали злополучный номер «Царицынской жизни». Бочаров поспешил доложить губернатору, что «проживание [в] мужском монастыре женщин фактически установлено показаниями очевидцев», и прислал несколько свидетельств о Вассе Родионовне. Однако 17.IX на запрос Департамента полиции гр. Татищев ответил, что ему это дело неизвестно, а дознание тут производила духовная следственная комиссия.

Извещенный о случившемся, преосв. Гермоген спешно командировал (11.VIII) в Царицын протоиерея Митрофаниевской церкви о. И. Кречетовича и наместника Спасо-Преображенского монастыря иеромонаха Петра для расследования в административном порядке. Прибыв в город, следователи оказались под натиском многочисленных лиц, желавших дать показания, причем многие говорили с чужих слов. Вследствие этого 14.VIII консисторией была назначена духовная следственная комиссия в составе председателя ректора Саратовской духовной семинарии прот. Г. Максимова и членов прот. С. Каверзнева, прот. Кречетовича, иеромонаха Петра, свящ. С. Ледовского и свящ. П. Беляева. Приглашали и представителя администрации, но губернатор отказался прислать такового, указывая, что речь идет о расследовании действий духовных лиц.

Позже гр. Татищев обвинял преосвященного в давлении на комиссию. Ссылаясь на личную беседу с одним из ее членов, губернатор утверждал, что она получила от епископа «определенные директивы».

По крайней мере двое из шести членов комиссии надеялись оправдать своего собрата. 16.VIII о. Павел Беляев писал преосв. Гермогену: «На бедного О. Илиодора стараются свалить всю вину и всякую грязь, но я, О. Сергий Ледовский и О. Лев Благовидов думаем, что с помощию Божиею сделаем все возможное в защиту усердного труженика».

Вопреки телеграфной просьбе комиссии об удалении о. Илиодора из города на время следствия, преосв. Гермоген отправил иеромонаха назад через два дня после его приезда. Вернувшись в Царицын, священник вечером 15.VIII объявил богомольцам о приезде следственной комиссии и предложил свидетелям заявить благочинному.

Вскоре разгорелся скандал: иеромонаха обвинили в подговоре