собор, оттуда в мечеть и в караимскую кенассу[96]. Кажется, посещение караимской молельни государем случилось впервые.

Убранство кенассы, старинные хрустальные люстры, спускавшиеся с потолка, пение, напоминавшее иногда как будто бы наши православные мотивы, — все это произвело на нас всех, православных, сильное впечатление. Служил главный караимский гахам[97], С. М. Шаптал, человек с университетским образованием, красивой наружности, он и служил красиво, и говорил хорошо. В тот сезон он сумел понравиться А. А. Вырубовой, подружился с ней, и ему благоволили во дворце. После службы, провожая их величества, он удостоился многих вопросов государя. Их величества посетили затем несколько госпиталей, но уже один государь поехал со свитой и губернатором на место предполагаемой грязелечебницы. Княжевич изложил государю свой грандиозный проект. Ему уже были отпущены два с половиной миллиона рублей на первые работы по созданию курорта. Для больных и раненых возводилось грандиозное учреждение. Фантазия Княжевича создавала отдельные павильоны для сербов, французов, англичан, итальянцев. Масштаб проекта был грандиозен. Государь одобрял проекты Княжевича, видя, как он работает не только на словах, но и на деле, и обещал ему, где надо, поддержку. Начато было большое общегосударственное дело.

К завтраку все вернулись в поезд. Губернатор, городской голова, еще несколько человек местных властей были приглашены к столу.

После завтрака вся царская семья проехала в гости к А. А. Вырубовой на ее дачу, которую она снимала у господина Дувана.

Дача выходила на море, и царская семья провела несколько часов спокойно на берегу моря. В смысле охраны беспокоиться было нечего. На даче с Анной Александровной, для ее охраны, жили все время три моих стражника. Царица называла их «желтые люди» по цвету хаки их кителей. В одном из писем царицы к А. А. Вырубовой из Царского Села ее величество просила передать им свой привет. Надо ли говорить, как мои люди были счастливы и как горд был их начальник.

Я расположился с одним из спутников по поезду на пляже. Дабы не привлекать внимания публики, легли на солнце. Стоял жаркий день. На море штиль. Так и хотелось войти в воду и не выходить оттуда. Бесконечно длинный пляж как бы подтверждал то, что говорил энергичный губернатор о развитии в Евпатории первоклассного курорта. Пока это было захолустье. Евпаторийцы уже хвастались и злорадствовали, что их курорт забьет утопающую в цветах и зелени красавицу Ялту. В их воображении уже вырастал богатый «парк генерала Княжевича», около него уже бродили диковинные экземпляры зверей из соседней Аскании-Нова… Уже журчали фонтаны, как когда-то в Бахчисарае…

А бесконечная желтизна песков, насыщенный солью воздух и полное отсутствие зелени под палящими лучами знойного южного солнца пока что давали безмолвный, но красноречивый ответ, чего можно и чего нельзя ожидать от Евпатории.

Перед обедом их величества покинули Евпаторию. Восторженная толпа, преимущественно простого народа, с энтузиазмом провожала редких дорогих гостей. И вновь плавно, осторожно, потихоньку покатился царский поезд по новой железной дороге.

— Конечно, — с апломбом бросал, попыхивая сигарой, у себя в купе Воейков, — конечно, по условиям военного времени, его величество может ездить и по таким железным дорогам, но, вообще говоря, это недопустимо.

— Ревнует к Княжевичу, — острил, ухмыляясь, лейб-хирург Федоров, намекая на нелады двух генералов-однополчан.

А в царском купе уставшая царица упивалась дивным ароматом куста белых акаций, что поднес ей Княжевич. Великие княжны с любопытством рассматривали замысловатую татарскую вышивку.

— Какая счастливая идея, — сказала императрица, глядя на цветы.

Этими немногими словами как бы подводился итог поездки в Евпаторию. В Сарабузе, на магистрали государь распрощался с Княжевичем, поблагодарив его за кипучую деятельность. Императорский поезд пошел обычным нормальным порядком на север. Чины инспекции императорских поездов вздохнули свободно.

После последних хлопотливых дней приятно было спокойно отдохнуть в комфортабельном купе императорского поезда. Мы, пассажиры поезда «литера Б», обменивались нашими впечатлениями виденного и слышанного за последнее время.

Нельзя было не удивляться той большой созидательной военной работе, которая энергично велась повсюду. Недоговаривали, храня формальную тайну, но знали, что вот-вот должно начаться большое наступление. За фронт не боялись. «На фронте-то мы победим, — говорил старик генерал. — Рано ли, поздно ли, но победим. А вот наш „проклятый тыл“… Вот тут может выйти очень плохо».

В «проклятом тылу» действительно было нехорошо. 16-го числа возобновляла работу Государственная дума.

Значит, вновь начиналась агитация против правительства с открытой трибуны. Это только могло ухудшить и без того смутное положение в тылу. Беда была в том, что у нас еще не привыкли к парламентаризму и его приемам, у нас еще принимали всерьез речь каждого депутата с трибуны. Как некогда для простого народа каждая печатная строчка считалась непреложной правдой, так и теперь верили каждому слову, что произносилось с трибуны Государственной думы. А говорилось там нередко много всякого вздора, и вздора вредного. 1916 год особенно показал, что правительство не умело умно и авторитетно парировать этот вздор.

Штюрмер, опытный бюрократ и человек умный, не мог не видеть и не понимать, что происходит в тылу, тем более что он знал многое из закулисных действий. Но помочь делу он не мог, и прежде всего потому, что был не только очень стар, но даже дряхл. На одном большом заседании в Москве он заснул. Вызвав меня однажды к себе в Петрограде, в 9 часов вечера, он задремал при разговоре, да как задремал! Конечно, не такой премьер и не такой министр внутренних дел нужен был теперь для России. Понимая, однако, что надо что-то делать, Штюрмер в начале мая вызвал в Петроград пятнадцать губернаторов из наиболее важных губерний. Позже предполагалось вызвать следующую серию. Съехавшимся было предложено высказаться о положении вещей на местах, а также и о том, что надо предпринять после победоносного конца войны. Первая группа имела пять заседаний, и никто из вызванных губернаторов не высказал какой-либо серьезной тревоги за будущее в смысле какого-либо переворота. Никто не коснулся вопроса о Распутине, о чем кричала вся Россия.

8 мая Штюрмер подал государю доклад о результате того съезда губернаторов. В докладе указывалось на подпольную работу немцев по развалу тыла, на противоправительственную работу Земского и Городского союзов, на пропаганду среди крестьян и рабочих. Но в нем указывалось и на полное довольство и богатство крестьянского сословия, а также и на то, что дворянство, как и встарь, является надежным оплотом режима и правительства. Выходило по докладу, что внутри страны в конечном результате все обстоит благополучно. Позже мне пришлось слышать, будто бы многие из съехавшихся тогда губернаторов в частных беседах с министром говорили про тревожное настроение умов в