Наконец вернулся Легран, с ним были еще двое, одетые в короткие штаны европейского образца и курившие сигары, вставленные в невероятных размеров мундштуки. Судя по виду, его не слишком-то обрадовали сведения, которыми он успел обзавестись. Он сообщил нам, что накануне в селение внезапно нагрянула полицейская облава. И, скорее всего, их всполошило именно наше появление, стало быть, есть все основания подозревать, что днем они не только снова явятся сюда, но, хуже того, на сей раз могут сунуть нос еще дальше, чего доброго, доберутся даже до того селения, где мы должны были встретиться с Жеже. Ему так и не удалось узнать, успели ли вовремя предупредить Жеже. Если успели, нам, конечно, будет очень трудно узнать, куда он скрылся и где его можно будет найти.

— Очень трудно? — переспросила Анна.

— Может, и вообще невозможно, — подтвердил Легран.

— Ах, нет, только не это, — не поверила Анна.

— Все лучше, чем попасть им в лапы, — заметил Легран.

— Я богата, — сказала Анна.

— Он стоит дорого, — сообщил Легран.

— Но я очень, очень богата, — настаивала Анна.

— По-настоящему? — как-то сразу повеселел Легран.

— Да, — подтвердила Анна. — Даже стыдно сказать.

— Ну, тогда, — проговорил Легран, — если, конечно, еще не слишком поздно, можно попытаться уладить дело…

У него был такой вид, будто он вдруг о чем-то вспомнил.

— А что, — поинтересовался он, — если это окажется не он?

— Можно считать, что это уже почти он, — успокоила его Анна.

— Не понял, — немного помолчав, признался Легран.

— Я хочу сказать, — пояснила Анна, — что даже в этом случае…

Легран решил, что нам лучше всего добраться до селения, находившегося в трех часах ходьбы, где еще накануне скрывался Жеже. Только там, даже если он уже успел смыться, мы сможем узнать, в каком направлении продолжать наши поиски. Он выглядел энергичным и исполненным самых смелых планов, особенно после сообщения Анны, и впервые после Леопольдвиля снизошел до того, чтобы выпить с нами немного голландского виски.

Мы тут же тронулись в путь, дабы не упустить ни малейшего шанса застать Жеже. Он мог пуститься в бега с минуты на минуту, так что нам надо было спешить. Нас сопровождали двое аборигенов из племени мангбуту, с которыми Легран имел долгое тайное совещание, сам он не очень хорошо помнил дорогу.

Едва покинув селение, мы сразу ступили на хорошо утоптанную торную тропу, такую узкую, что по ней можно было идти только гуськом. Анна шла передо мной, следом за Леграном и двумя аборигенами из мангбуту. Эпаминондас, позади меня, замыкал шествие. Было жарко, но по-прежнему дул саванный ветерок, так что идти было вполне терпимо. Время от времени Анна с улыбкой оборачивалась, и мы глядели друг на друга, не говоря ни единого слова. Да и о чем нам теперь было говорить? Она казалась мне бледнее обычного, но мы так мало спали, что не удивительно, если она просто устала. Через полчаса ходьбы Легран раздал нам бутерброды и печенье, которыми запасся в гостинице, где мы провели эту ночь. Чем не на шутку нас растрогал. Правда, ни у кого из нас, даже у Эпаминондаса, уже не было никакого аппетита. В течение всего этого долгого перехода не произошло ровно ничего, заслуживающего внимания. Разве что звучавшие время от времени странные восклицания Эпаминондаса — уже сильно напоминавшие крики аборигенов-мангбуту — всякий раз, когда ему казалось, будто он видел куду. Причем видел так явственно, что ему удалось на целых полчаса нарушить наш строгий график. Да еще голоса наших двоих мангбуту, которые время от времени переговаривались друг с другом, да так громко и так непривычно для наших ушей, что всякий раз заставляли нас вздрагивать от неожиданности. Местность была холмистая, и временами даже очень сильно. Когда мы оказывались в особенно глубоких лощинах, ветер исчезал и идти становилось довольно трудно. Правда, довольно быстро мы опять поднимались на взгорье и снова чувствовали теплый ветерок, овевавший всю саванну.

Через два часа пути тропинка резко поднялась кверху, а потом спустилась в глубокую, прохладную долину, поросшую зеленью. Легран обернулся и сообщил Анне, что теперь мы уже почти совсем у цели. Поднялись по другому склону долины и снова оказались в саванне, с редкими деревьями и сплошным ковром высокой, нам по грудь, травы, в которой распевал ветерок. Нашу тропу то и дело пересекали другие тропинки, такие же узенькие и утоптанные, они, словно кровеносные сосуды, пронизывали весь бассейн Уэле. Где-то часам к трем разразилась короткая гроза. Нам пришлось переждать ее, укрывшись под деревом. Воспользовавшись вынужденной передышкой, мы выкурили по сигарете и выпили по глоточку нашего голландского виски. Правда, ни у кого не было ни малейшего желания разговаривать, даже у Леграна. Во время этой остановки Эпаминондас выстрелил в какую-то птицу, что тоже нашла пристанище на том же самом дереве, что и мы. Но не попал. Легран жутко рассердился. Мы уже так близко от цели, сказал он, что лучшего способа спугнуть Гибралтарского матроса и нарочно не придумаешь. Это не помешало ему, прежде чем мы снова тронулись в путь, самому дважды пальнуть в воздух из маузера. Однако это, пояснил он, было условным сигналом. Саванна отозвалась на это гулким эхом, таким чистым после дождя, что прозвенело как хрусталь. Полчаса спустя, с часами в руке, Легран снова выстрелил, на сей раз однократно, опять в воздух. После чего велел нам остановиться и не поднимать ни малейшего шума. В полнейшем безмолвии прошла минута. Потом по саванне пронесся глухой звук тамтама. И Легран оповестил нас, что мы находимся не более чем в получасе ходьбы от цели. С этого момента я уже не смотрел на Анну. Она тоже больше не оглядывалась назад, в мою сторону. А Эпаминондас уже не увидел больше ни одного куду.

Как и ожидалось, полчаса спустя, после крутого поворота тропы, показалась небольшая деревушка, низенькая и темная, затерянная в траве, словно муравейник. Я обогнал Анну и пошел за Леграном, однако на почтительном расстоянии. Это он первым ступил на центральную площадь деревушки. Потом остановился. Я подошел к нему поближе. На площади не было ни единого белого человека.

Деревушка напоминала ту, что мы покинули утром, хотя казалась поменьше, а главная площадь здесь была не круглой, а прямоугольной. Все те же одноэтажные бунгало и крытые тростником веранды. Все было тихо и спокойно. Прибыли и Анна с Эпаминондасом. Женщины ткали на своих верандах. Играли детишки, голые, цвета горячей меди. Кузнец вытачивал какое-то орудие, рассеивая снопы сверкающих на солнце голубоватых искр. Мужчины, присев на корточки, перебирали сорго[2]. Кузнец посмотрел на нас, потом снова принялся за работу. Женщины продолжали прилежно ткать, мужчины — перебирать сорго. Только одни детишки с птичьим гомоном устремились нам навстречу. Больше никто даже не шелохнулся. Легран скорчил какую-то странную гримасу. Было совершенно очевидно, что нас здесь ждали, и более того, гостями мы здесь оказались явно нежелательными. Легран долго чесал в затылке, прежде чем признался, что не находит такому приему никакого разумного объяснения. Указал нам на пустую веранду и велел присесть. Двое мангбуту сразу же устремились к дому, что стоял справа от площади, что-нибудь метрах в десяти от нас, и Легран последовал за ними. Когда Легран стал удаляться от нас, мы заметили на веранде дома женщину, она сидела на циновке и смотрела в нашу сторону. Двое мангбуту попытались ей что-то сказать, но она даже не прислушалась к их словам. В отличие от остальных, эта женщина ровно ничего не делала. Просто смотрела на Анну. Она была красива. У нас было такое впечатление, будто Легран был с ней знаком и раньше, он поздоровался, бесцеремонно отодвинул в сторону двоих мангбуту и тоже попытался что-то ей сказать. Судя по всему, она была очень молода. И, похоже, не из этого селения — повязка на ней цветом и формой явно отличала ее от всех остальных местных женщин: из ткани отменного качества, серая, с вытканными красными птицами, и не обвязана, как у других, вокруг талии, а перекинута через плечо. Так что обнажена была только одна грудь. Восхитительной формы. Насколько мы могли судить, женщина была небольшого роста, но все-таки выше, чем большинство мангбутийских женщин, каких нам уже довелось увидеть. Кожа на руках и плечах была того же медного цвета, что и у местных ребятишек. Совсем детскими, полными и гладкими, были щеки. Нет, она явно не из этого селения, должно быть, явилась сюда откуда-то издалека, скорей всего, из города. Да и на губах, широких и пухлых, были видны следы губной помады.