Личные отношения с императором могли определить всю дальнейшую жизнь таких людей. Но они давали уникальную возможность использовать расположение правителя не только ради личного возвышения, но и для того, чтобы помочь своей стране. Хотя многие из «императорских людей» проживали в Риме, они не забывали о родных местах и становились инструментами, с помощью которых их хозяин мог показать свою щедрость. Публий Элий Алкивиад, постельничий (cubicularius или epi tou koitonos) Адриана, был рожден в Нисе. Несколько надписей из этого города, куда он вернулся в качестве вольноотпущенника и где жил после смерти императора, свидетельствуют о его великом богатстве, которое он тратил на благодеяния, получая в обмен огромные почести. В храмах императоров в Малой Азии и в Нисе были поставлены его позолоченные статуи. Ни один вольноотпущенник в греческом мире до римского завоевания и мечтать не мог о таком почете.

Около 320 года до н. э. ученик Аристотеля философ Феофраст в своих «Характерах» описал поведение афинян в частной и публичной жизни. Некоторые из описанных им ситуаций по своей природе связаны с разрывом между бедными и богатыми. В них мужи проявляют расточительность и роскошь: например, держат дома обезьян и играют в кости из газельих рогов; строят частные палестры (гимнастические школы) и приглашают выступать в них софистов, учителей военного дела и музыкантов; покупают рабов из Эфиопии; вывешивают у всех на виду близ входной двери челюсть жертвенного быка — самого дорогого подарка богам. Богатый сторонник олигархии не скрывает своего презрения к простому люду: необходимость сидеть в народном собрании рядом с худыми и дурно пахнущими простыми людьми вызывает у него отвращение; он протестует против денежных взносов на общественные расходы. Испытывать нужду в деньгах столь неловко, что бедняк пошлет своего раба в банк хотя бы для вида: никто не должен знать, что на счету у него не более одной драхмы.

В период поздней классики в Афинах имущественное расслоение было самым зримым и наиболее остро ощущавшимся видом неравенства. Социальное положение, которое мы видим сквозь увеличительное стекло автора, писавшего в крупнейшем городском центре Греции во время походов Александра, так или иначе существовало во всем греческом мире, хотя и проявлялось яснее в крупных городах, чем в мелких. Местные особенности — например, существование илотов в Фессалии, Спарте и на Крите или особые нормы, определявшие в некоторых городах юридический статус торговцев и ремесленников, — делают общую картину более сложной. Однако по всему эллинскому миру в IV веке до н. э. сформировались сходные обстоятельства, пусть и проявлявшиеся в разной степени: разрыв между теми, кто мог в земледелии, ремесле и домашнем хозяйстве эксплуатировать рабочую силу значительного количества рабов, и теми, кто пытался прожить трудом своим и своих домочадцев; различие между наследниками крупных состояний и прочими, обреченными на изнурительный труд; разница между крупными и мелкими землевладельцами, кредиторами и должниками, благотворителями и получателями подачек. Если судить по большому количеству людей, согласных рисковать своими жизнями в качестве наемников, по числу изгнанников, имущество которых было конфисковано, и по нескончаемым спорам о долгах и землевладении, социальное и экономическое неравенство было широко распространено и вызывало недовольство. Если это недовольство выходило из-под контроля, начинались гражданские войны, а честолюбивые политические деятели устанавливали в своих глубоко разделенных общинах автократическую власть.

Часто мы знаем о гражданских войнах эллинистического периода лишь из соглашений о примирении, сохранившихся в надписях; зачастую мы знаем о тиране, потому что некий письменный источник сообщает, как он пришел к власти или потерял ее. Возможно, эти насильственные действиями были вызваны социальной напряженностью, но это хорошая гипотеза и не более того. К примеру, уникальный и сложный процесс примирения в маленьком сицилийском городе Наконе ок. 300 года до н. э. рисует картину глубоких разногласий среди его жителей, но не дает ни одной подсказки относительно их причин. После третейского разбирательства две противостоящие группы встретились в месте проведения народных собраний, и каждая представила список из 30 противников. Бросив жребий, они образовали «братства», состоявшие из членов обеих партий и нейтральных граждан, — этот процесс сравним с созданием в Израиле искусственных семей из еврейских поселенцев, бойцов ХАМАС и пацифистов. Арбитры надеялись, что эти новые рукотворные семейные узы помогут установить согласие. В других случаях конфликтующие стороны давали клятву забыть прошлые обиды и не мстить за них.

К сожалению, ограниченный характер источников не позволяет нам написать последовательную социальную историю какого-либо из греческих городов. Нам приходится выискивать отрывочные и порой преувеличенные сообщения, разбросанные в письменных источниках, надписях и папирусах. Но постоянное упоминание одного и того же клубка проблем в самых различных землях от Херсонеса на Черном море до Крита и от Адриатического побережья до Малой Азии позволяет предположить, что «Старая Греция» — то есть мир греческих полисов, существовавший до походов Александра, — постоянно сталкивалась с социальной напряженностью, причинами которой были задолженность значительной части населения и наличие крупных групп граждан, не имевших достаточного количества земли. Если снова и снова как добропорядочные государственные деятели, так и демагоги — Агафокл на Сицилии, Агис и Клеомен в Спарте, Персей и Андриск в Македонии, Критолай в Ахее и Аристоник в Пергаме — муссировали именно эти две проблемы, ища поддержки тех, кто страдал под их грузом, то потому, что эти реально существовавшие вопросы не решались.

Лишь Клеомен, царь Спарты с 235 по 222 год до н. э., сумел провести, как кажется, последовательную и всеобъемлющую реформу, направленную против обеих проблем — долгов и концентрации земельной собственности в руках немногих. Распустив совет из пяти эфоров, контролировавших исполнительную власть царя, он объявил: «Я поделю всю землю поровну, освобожу должников от их долгов и устрою проверку и отбор чужеземцев, чтобы лучшие из них стали гражданами Спарты и с оружием в руках оберегали наш город и чтобы нам больше не видеть, как Лакония, лишенная защитников, достается в добычу этолийцам и иллирийцам»[111]. После того как всю частную землю передали в общественное владение, ее нарезали на участки, розданные всем гражданам. Среди получателей были спартанцы, вернувшиеся из изгнания, и новые граждане. Насчитывавшая теперь 4000 воинов спартанская армия была обучена новой тактике; были возрождены древние традиции военной подготовки молодежи и общих застолий спартанцев. Реформы Клеомена возродили надежду и в других городах Пелопоннеса, где люди требовали отмены долгов и перераспределения земли, однако Ахейский союз и македоняне совместно разгромил армию спартанского царя в битве при Селласии в 222 году до н. э., положив конец его преобразованиям. Но и после провала реформ проблемы в Спарте никуда не делись. Самые острые нужды должников и бедноты часто находили отклик, но реальные решения не предлагались. Понять, что представляла собой демагогия, плохо представленная в античных источниках, на практике, можно, если взглянуть на положение Беотии II века до н. э., приведенное у Полибия: