– Ну, батенька, если это величайшее, то чего требовать от невеличайших? – восклицал Владимир Иванович. – Хороша мораль, нечего сказать: девицу соблазнил, до тюрьмы довел, сам по Броккену шляется, с Клеопатрами водится, а мы должны считать его исключительной высоты натурой! И Маргарита почему-то взята на небо. Почему, я вас спрашиваю? С какой стати она не «террихтет»[307], а «гереттет»[308]? За то, что ребенка задушила?

– Позвольте… Но идея искупления…

– Что? – гневно вступилась за Владимира Ивановича Надежда Петровна. – Опять искупление? Опять Кудеяры и Раскольниковы? Бросьте, бросьте эти штучки. По-вашему, значит, какую гадость человек ни сделает, все равно спасется? Вы посмотрите, что ваши писатели с публикой делают! У немцев Гретхен грешит, у русских Соня Мармеладова грешит, у французов эта самая Маргарита Готье[309], Бог знает, чем занимается. А писатели ставят их в пример молодым девушкам. И мы еще удивляемся, что наша цивилизация гибнет!

– Погодите, Надежда Петровна… Но, ведь, основная идея «Фауста» вовсе не в этом. Идея в том, что «человек в самом себе путь к счастью найдет»…

– Как? В себе самом? А я вам скажу, идея вот в чем: когда доживешь до глубокой старости, помни, сколько тебе лет, ни на кого не заглядывайся и не ставь себя в идиотское положение. А иначе, простите, это не литература, а просто опыты доктора Воронова[310]. Поняли?

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 25 мая 1934, № 3278, с. 3.

Помощь мужу

Бывают же такие случаи.

Знал я Коробовых с лучшей стороны. Жили оба – душа в душу. Никогда ссор, даже, легких недоразумений.

И вдруг, прохожу как-то раз вечером мимо мрачного бара в пятнадцатом аррондисмане, рассеянно взглядываю на стоящие у тротуара столики и с удивлением вижу: Анатолий Васильевич. Один. Сидит за бокалом вина. Волосы взъерошены, взгляд мутный. И на лице складки преждевременно надвинувшейся старости.

– Как? Вы не дома? А Екатерина Андреевна? Уехала?

Он протяжно вздохнул, молча показал рукой на пустой стул рядом.

– Присядьте. Уехала, вы говорите? Если бы уехала. Смысл по крайней мере был бы. Нет-с, извините. Никуда не уехала. Сидит. Дома сидит. Утром сидит. Днем сидит. Вечером сидит. Ночью сидит. Восемнадцать часов в сутки сидит. Двадцать два часа! Двадцать четыре! Гарсон, анкор эн верр[311]! Вы понимаете, в чем дело? Не понимаете? Так вот, слушайте: решила зарабатывать деньги, мужу помогать. Компрене? Месяца два назад сговорилась с одним мезoн де кутюр, объявила мне, что будет делать вышивки, чтобы улучшить материальное положение… И начала улучшать. «Катюша, – говорю я через неделю, – посмотри, голубушка, как у нас все улучшилось: ты семь дней, не разгибая спины, просидела, обед из ресторана брала и заработала всего шестьдесят франков. А за это время одной только фамм де менаж мы уплатили восемьдесят четыре, не говоря о готовых обедах. Какой же расчет, Катюша?» А она не сдает. «Нет, Анатоль, – говорит. – Я не могу больше видеть, как ты изнываешь. Я обязана помочь. Это мой нравственный долг». «Катюша, – говорю я, – какой же нравственный долг, когда дефицит?». «Все равно, – отвечает, – дефицит не дефицит, а я принципиально решила. Не могу сидеть, сложа руки, когда муж выбивается из последних сил».

Анатолий Васильевич смолк, выпил залпом полный бокал, вытер платком усы и горько продолжал:

– Разумеется, я не обвиняю этот самый мезон, где жена работу берет. Им самим тоже пустяки теперь платят. Клиенты, знаете, какие пошли. Кроме того, жена слишком у меня педантична: десять раз на материю внимательно взглянет, прежде чем иглой ковырнет. Но тем более: с какой стати женщине гибнуть? Прошло только два месяца, а вы посмотрите на нее: лицо вытянулось, глаза красные, когда со стула встает, за поясницу хватается. И в доме, несмотря на фамм де менаж, – столпотворение. Со службы придешь, и будто пожар только что был. На кухне – груда грязной посуды. На столах все перевернуто. На полу лоскутки, хлопья материи. Пройдешь по комнате, и за тобой почему-то тянется нитка. Дрыгнешь ногой, чтобы оторваться, еще хуже: другая прицепилась. А один раз, не поверите, в супе две иголки нашел. Даю слово. Слава Богу, нитки были вдеты, так что изо рта успел назад вытащить. А если бы без ничего? Что тогда? Затем эти самые булавки… Боже мой! Если бы вы видели! На столе булавки, на тарелках булавки, на стульях булавки, на полу булавки… И, главное, даже подойти к жене близко нельзя. Сидит в кресле, точно больная, подоткнет сзади подушки, разложит вокруг тряпье и кричит: «Не подходи с папиросой, прожжешь!». «Катюша, – осторожно говорю я издали, из другого угла. – А когда же у нас нормальная жизнь начнется? Когда же ты пришьешь к брюкам пуговицу?». «Осенью, – отвечает. – Осенью, когда сезон кончится. И квартиру подмету, и носки заштопаю, и пуговицы, где нужно, пришью. А пока придерживай руками, сам видишь – не могу оторваться».

Анатолий Васильевич повернулся в сторону двери, ища глазами гарсона, чтобы попросить еще бокал.

– Послушайте, друг мой, – мягко сказал я, взяв его за руку. – Довольно вина. Ведь так не трудно и спиться. Хотите, я предложу вам выход? Послушайте… Вы сколько теряете в месяц на работе жены?

– Сколько? Да вот… Если считать, кроме фамм де менаж, поездки в мезон, да готовые обеды – франков двести лишних выходит, не меньше.

– Так вот что. Вы ничего не говорите Екатерине Андреевне, а сегодня же ночью, когда она уснет, возьмите хорошие острые ножницы, и в нескольких местах аккуратно сделайте на заказе небольшие надрезы. Если после этого ей дадут еще что-нибудь шить, достаньте кусочек сливочного масла и вотрите его в материю, чтобы пятен десять, двенадцать получилось, не меньше. Два-три случая подобного сотрудничества с вашей стороны, и сами увидите, как все хорошо кончится!

Через месяц заглянул я к Коробовым, чтобы посмотреть, как наладилась жизнь.

Вошел и обрадовался. По-прежнему в квартире чисто, уютно. По-прежнему сидят оба за столом под абажуром, пьют чай, слушают радио. И нежно воркуют, будто два года не виделись.

Слава Богу. Очевидно, комбинация удалась: отказали в работе.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 25 августа 1934, № 3370, с. 3.

Авантюрный рассказ

От чего иногда зависит репутация человека!

Ездили мы недавно большой компанией на одну русскую ферму, где владельцы устроили недорогой пансион. Ферма расположена недалеко от Парижа, в живописной местности; главный дом, где живут пансионеры первого ранга, стоит на косогоре и с одной стороны кажется трехэтажным, а с другой – одноэтажным. Недалеко от него – другие постройки, для гостей второго и третьего класса: сарай крытый, сарай открытый и, наконец, просто сеновал, где за три франка можно отлично переночевать на душистом сене, ничего не