Пианист глотнул минералки, откашлялся и запел на тон ниже, снадрывным хрипом, подражая великому барду. Пныря опять закрыл глаза, заурчал,путая не только мелодию, но и слова покачиваясь и уже наливаясь слезами, однакона этот раз песню ему дослушать не пришлось. Вернулся охранник Коля и сообщил,что в торговой галерее на Пушкинской что-то взорвалось.

— Чечены балуются, — благодушно произнес Пныря, продолжаяпокачиваться, но вдруг лицо его побагровело, он вскочил, опрокинув стул,ухватил Колю за лацкан пиджака и, глядя на него снизу вверх, прошептал:

— Там Генка!

В первый момент никто ничего не понял, Коля растеряннопокосился на второго охранника, Севу, тот молча, недоуменно пожал плечами.

— Генка, племяш мой, по магазинам ходит! А куда ему еще идти,как не в галерею на Пушкинской? Я ведь сам и посоветовал! Хотел с ним пойти, дауж больно жарко, и магазинов я не терплю. А ведь собирался. Да, собирался,потом лень стало, отправил его одного… — Он бормотал очень тихо, неразборчиво,и приходилось напрягать слух, чтобы понять его. — Позвоните в «Склифосовского»!— вдруг выкрикнул он слабым, срывающимся голосом. — Пусть пришлют реанимацию!

— Так там две галереи, — осторожно заметил метрдотель, ставяна стол высокий стакан с ледяным апельсиновым соком, — ведь еще неизвестно, гдеименно был взрыв, какой мощности, и где в это время находился ваш племянник. А«скорая» наверняка уже выехала. Сейчас это быстро, все-таки центр Москвы…

— Что ты болтаешь? Звони! Пусть пришлют по две реанимации ккаждой галерее! — гаркнул Пныря.

Метрдотель послушно набрал «03». Диспетчер сообщил, что кместу взрыва в торговой галере уже отправлено несколько бригад.

— Поздно, — пробормотал Пныря и застыл посреди зала,растерянно, беспомощно озираясь. У него тряслись руки. Он казался жалкимбольным старикашкой, напуганным до смерти. Таким его еще никто никогда невидел, да и не должен был видеть. Все присутствующие смущенно о вернулись.

О коварстве и жестокости старого вора ходили легенды.Сентиментальность никого не вводила в заблуждение. Он мог рыдать над нищейбабушкой, раздавать сиротам шоколадки, а в это время по его приказупрофессиональный убийца начинял взрывчаткой автомобиль, в котором должна былаотправиться на дачу семья какого-нибудь упрямца-бизнесмена, отказавшегосяплатить положенный процент в казну его величества Пныри. Говорили, будто он самлично развязывает языки тем, кто не желает делиться необходимой емуинформацией, не соглашается на его условия, становится у него на пути.Оголенные провода под напряжением, раскаленные утюги, иглы под ногти — все этоПныря якобы умеет и любит. Допросы в бетонном бункере где-то под Москвой, пословам очевидцев, отличались особенной, патологической изощренностью. Впрочем,в роли очевидца никто еще ни разу не выступил. Легенды передавали с чьих-точужих слов, и легенды эти подозрительно напоминали дурно сварганенныебоевики-ужастики о мафии. Как допрашивал Пныря, никто своими глазами не видел.А если кто и видел, то молчал в тряпочку.

В путеводителях по сегодняшней криминальной России Пныря былпостоянным персонажем, ему посвящались целые главы, он иногда читал иухмылялся. Старому хитрому вору нравилось быть загадочным героем уголовногофольклора и бульварной беллетристики. Он рассуждал так: если о тебе говорят,стало быть, ты что-то значишь в этой жизни. Если о тебе говорят с чувством — неважно, каким, злым или добрым, стало быть, ты значишь очень много. Самыенесчастные люди те, которые никому не интересны, про которых сплетен не распускают,совсем никаких.

Пауза затянулась. Охрана ждала распоряжений. У рестораннойобслуги растерянность постепенно сменялась любопытством. На потухшего,дрожащего Пнырю было жалко смотреть, и никто не понимал, почему, собственно,старик так запаниковал? Ну да, его племянник шляется по магазинам, и где-тотам, в одной из дорогих торговых галерей, что-то взорвалось. Но, во-первых, кплемяннику приставлена толковая охрана, и, если что, ребята его собой прикроют,они головой отвечают за драгоценную жизнь воронежского гостя. Во-вторых, совсемне обязательно, что Генаша оказался в эпицентре взрыва. Он может быть в другойгалерее, может, вообще давно вышел на улицу и сейчас явится сюда.

Первым опомнился пианист. Он встал, подошел к старику, обнялего за плечи. Они были одного возраста, одного роста, но пианист выгляделкрупнее, крепче.

— Вова, ну что ты? — спросил он Пнырю и заглянул ему вглаза. — Не факт, что он там. Не факт, понимаешь?

— Я чувствую, — прохрипел Пныря, — я слишком привязался кнему, слишком люблю его, гаденыша, своих-то нет.

— Да что ж ты его хоронишь раньше времени? — покачал головойпианист. — Отправь ребят, пусть все узнают. Сотовый при нем?

— Сотовый есть, и ребят я отправлю. Но только все и такясно, я чувствую, Михалыч. Это не просто взрыв. Это по мою душу…

— Кто? — шепотом спросил пианист.

— Желающие найдутся.

— Кто слышал, что ты собираешься в галерею? — уточнилпианист. — Вспомни, кто слышал, но не знает, что тебя там нет?

— Молодец, Михалыч! — Пныря вдруг распрямился, глаза егосухо страшно блеснули из глубоких глазниц, он схватил со стола радиотелефон и,уже набирая номер, рявкнул охранникам:

— Ну, что застыли? Сева, дуй туда, к оцеплению, Коля,проверь машину и здесь все еще раз хорошенько проверь. Петра вызови срочно.

— Так это… — растерянно моргнул охранник — Петр Петрович вотпуске, в Испании. Только вчера улетел.

— Пусть назад летит! — рявкнул Пныря так, что задрожалапосуда. — Чтобы к вечеру явился!

Телефон племянника был отключен. Зато Петр Петрович,начальник Пныриной службы безопасности, ответил тут же. Охранник передал трубкуПныре. Судя по звуковому сопровождению, Петр Петрович находился в этот моментна пляже.

— Хорошо, вылетаю ближайшим рейсом, — ответил он без всякихвопросов и возражений.

Пныря отбросил телефон и посмотрел на часы. Именно сейчас,сию минуту, его племянник Геннадий Николаевич Ларчиков должен был явиться вресторан обедать. Пныря залпом выпил холодный апельсиновый сок. Больше всего емусейчас хотелось заткнуть свою проклятую интуицию, как затыкают уши, нодесятилетия бурной воровской жизни с отсидками, голодовками по сорок дней,перестрелками, предательствами, горой трупов союзников и противников даром непроходят. Чутье старого вора обострилось до невозможности. Он, как троянскаяцаревна Кассандра, умел предчувствовать опасность и беду.

Пророчествам мифологической красавицы никто не верил, абезошибочному чутью вора Пныри доверяли многие. И правильно делали.