её, с год уж. Церковники-то, когда из столицы отступали, ракетами по окрестностям ударили. Одна сюда прилетела, прямо в общежитие. Столько людей полегло, хоронили всем городом… Ой, горе-то какое. Да ты садись, милок, садись, сейчас я тебе бетарова корня накапаю.

Засуетившись, бабушка принесла резко пахнущий стакан. Опустошив содержимое, кригскоммандер уставился перед собой невидящим взглядом. Не повезло, как не повезло. Ведь почти нашёл её Дер Эстан перед тем, как на фронт ушёл. Ещё немного времени, хоть пару недель – и забрал бы её Гарна отсюда. А теперь… Да что теперь!

– Мальчонка-то, слава богу, жив остался – в садике тогда был. – донёсся, как через вату, голос старушки.

Что? Какой ещё мальчонка?

– Ты не сумлевайся, милый – твой это сын, твой и ничей другой. Много было у Нийечки ухажёров, но она – ни с кем. Так всем и говорила, что жених у неё есть. А паренёк-то – ох и шустрый, ох и проказник. И на тебя – ну как две капли воды!

Так у него есть сын? Но почему тогда его не упоминали в ответах на запросы?

– Нийечка-то, когда в эвакуации его родила, сразу к родственнице в тыл отправила. А забрала уже позже, когда сюда перебралась. Сама к нему моталась при любой возможности, пыталась даже там устроиться, да санитарки-то – они же на передовой нужны. Просила отца своего помочь, так он за что-то должности лишился, чуть не посадили. Но она не унывала, всё говорила – это хорошо, что я под столицей, проще найти меня будет. Ну вот и… Ой, прости, милок…

Бабушка заплакала, утирая платочком слезы. Не за что ей извиняться, самому, аки катраку, на луны выть хочется!

– А сын, – разлепив губы, прервал молчание Гарна. – Где он?

– Да не здесь он, сыночек твой. Забрала его полиция, потому что матери нет, а отец на фронте без вести пропал и нигде не значится. Мы их уговаривали, просили здесь оставить, при больнице. Да разве нас кто слушал? Они же в приюты свои гребут нонче всех подряд! Парнишку твоего тоже туда увезли. Ты у них, милок, справься, тут участок недалеко. И иди сразу к начальству, он тогда вместе с ними по городу ездил, командовал. Ты прости нас, что Нийечку не уберегли и сынка твоего отдали. Виноваты мы, ой, виноваты.

Полиция, скорее всего, и правда рассылала запросы. Только кто на них ответит, когда он – гвардейский офицер, проходящий в закрытых списках? Получили они ответ, что последнее место службы флаг−лейтенанта – Второй штурмовой, полёгший почти в полном составе под ударами "Радиусов". И он бы полёг, если бы его, почитай, в последний момент из окопов Дер Эстан не выдернул и с собой на допрос не забрал. А бумажек никаких не осталось, сгорели те бумажки и в прах над полем боя разлетелись. Да и не оформлял их тогда никто – не до того было, когда церковники фронт прорвали.

– Ты, мать, брось, нет тут ничьей вины, – положил руку бабушке на плечо Гарна. – Война это проклятая, чтоб ей ни дна ни покрышки. Где Нийю схоронили, знаешь?

– Знаю, как не знать. На кладбище она, недалеко за городом. Ты, если хочешь, поедем вместе. Я туда наведываюсь, за могилкой присматривать. Всё ж таки не чужая она мне!

– Спасибо, бабушка, я лучше сам. Одному побыть с ней надо, сказать всё, что не успел.

– Нешто я не понимаю? – замахала руками бабуля. – Ты, милок, держись, не раскисай, жить-то ведь надо. У меня тоже на внука похоронка пришла, а что делать? В церковь тогда пошла, первый раз в жизни. Скоро опять пойду, за Нийечку помолюсь и за то, чтобы сына ты своего нашёл. Может, и тебе стоит?

– Неверующий я, бабушка. Да и не получится у меня с Ним разговора, я всё больше с дьяволом дело иметь привык.

Поморщившись, кригскоммандер потёр покрасневшие глаза. Не время раскисать, наоборот – надо собраться. На кладбище к Нийе съездить – это само собой, а дальше одна у него дорога – в распредцентр за номером 12, что расположен неподалёку от Манара. Не было, как говорится, счастья…

***

В манарское отделение ветеранского центра зашёл человек.

– Журналист "Имперского вестника", – махнул он корочкой перед обалдевшей секретаршей. – Хотел бы взять интервью у заведующей, сообщите ей там шустренько. И кофе мне, дорогуша, сообрази.

Он вёл себя вальяжно и нагловато, как и положено столичному щелкопёру. Насмотрелся на них Гарна ещё тогда, в корпусе, куда эти пижоны прикомандированные, как к себе домой мотались. Одному, помнится, даже морду поправил. Не знал тогда, что однажды самому писаку играть придётся. Противно, конечно, да что делать – покойный командир и не такое изображать заставлял, чтобы боевую задачу выполнить.

– Да, я… Конечно, сейчас!

Вскочив, девушка упорхнула в кабинет начальницы. Высунулась через пару мгновений:

– Проходите!

Эк они перед "вестником" спину гнут! Ничего, впрочем, удивительного – не каждый день к тебе из столицы заглядывают.

"Журналист" прошёл в кабинет и лениво плюхнулся в кресло перед наскоро прихорашивающейся заведующей. Осмотрелся.

– Тесновато у вас… и темновато. Ай-яй-яй, что ж вы ветеранов так не уважаете? Неужто получше помещения не нашлось?

– Простите, – залепетала начальница, – средств город не выделяет… Сами понимаете – война… Но мы стараемся, мы как можем. Вот даже ремонт… своими силами…

– Ремонт – это хорошо, – кивнул, отчёркивая что-то в блокноте, журналист. – Особенно если своими силами. Но я к вам, собственно, не за этим.

– Да-да, я поняла. Вы сказали – интервью…

– Именно, родная, именно интервью, – ткнул в неё ручкой гость. – Про ваших, то есть наших, м-м-м, доблестных ветеранов. Потому что несправедливо, согласитесь – пока они на фронте, так о них – во всех газетах, а как только домой возвращаются – то всё, был человек и нет человека. Вы согласны?

– Ко… конечно. Но я не понима…

– Мне много не надо, – перебил гость. – Всего-то на списки ветеранов взглянуть и истории их узнать. Не всех, конечно, газета ведь не резиновая. Ну и комментарии ваши не помешают. Говорите смело, брякнуть чего не бойтесь – красноречия от вас не ждут, чай, не Такран. Ну что, покажете?

– Одну секундочку!

Выбежав из кабинета, заведующая вернулась с тяжёлыми папками.

– У-у-у, этак мы до завтра не управимся! – разочарованно присвистнул гость.

Тётушка растерянно захлопала глазами. Что-то она совсем пунцовая, надо сбавить обороты, пока в обморок не грохнулась.

– Да вы садитесь, – улыбнулся ободряюще журналист. – Всё хорошо, больше ведь – не меньше! Но проредить бы не помешало,