– Андреев тяжелый писатель, – проворчала бабушка, – лучшепочитала бы Чехова Антона Павловича. Он не так моден, но рассказы у него кудаживей и здоровей, – она сдержанно зевнула и прошаркала назад, к себе в комнату.

Константин Иванович стал обращать внимание, что слишкомучастились Сонины велосипедные прогулки к речке Обещайке и слишком долгопропадала она где-то на песчаном берегу. Там же писал свои бесконечные пейзажиграф. Он писал каждый день, однако все не мог закончить ни одной картины. Скребхолст, начинал сначала.

"Я чувствую, назревает серьезный разговор между папой иМишей. Они так ожесточенно сражаются на шахматной доске, будто от этого зависитчто-то страшно важное. Миша так и не рассказал папе, что я собиралась бежать нафронт, записку мою сжег. И напрасно. Папа был бы ему благодарен, и возможно…Нет, ничего не возможно. Они не договорятся. Папа хоть и знает, какова семейнаяжизнь в Боляки не, однако граф Порье для него женатый человек, и этим всесказано.

Вчера пришло письмо от Оли Суздальцевой. Ужасная история снашей бывшей одноклассницей, Надей Николаевой. Я хорошо ее помню. Тихая,добрая, некрасивая девочка. Оказывается, она страстно влюбилась в известногопоэта-символиста и стреляла в него в упор на поэтическом вечере, но, к счастью,пистолет дал осечку, ее схватили, теперь она в лечебнице для душевно больных. Асегодня Миша показал мне стихи Бальмонта, которых я прежде не читала, но лучшебы их никогда не читать:

О мерзость мерзостей! Распад, зловонье гноя,

Нарыв уже набух и, пухлый, ждет ножа.

Тесней, товарищи, сплотимтесь все для боя…

И так далее. Сам он мерзость, вместе со своими товарищами.Миша говорит, что символизм ведет к хаосу, к распаду. Модно быть морфинистом ини во что не верить. Модно ненавидеть Россию, проклинать царскую семью, вразбойнике видеть страдальца, загадочную угнетенную душу, а обычного городовогообъявлять палачом, убийцей. Модно все видеть наоборот, считать смертьпрекрасней жизни, презирать все нормальное, здоровое, нравственное. Господи,прости нас обоих, нам ли рассуждать о нравственности? Я живу с чужим мужем, лгупапе и бабушке, не могу пойти к исповеди, потому что знаю, что услышу отсвященника. Но я так сильно, так невозможно люблю, что все другое для меня ужене важно. Объяснение с папой, возвращение И.Т. с Кавказа – все это завтра, нотолько не сейчас.

Миша принялся за мой портрет. Получается у него скверно, онне умеет рисовать людей, только пейзажи, сценки и карикатуры. Ну да ладно, какбы ни написал меня, не обижусь. Зачем-то приколол мне к блузке огромную,довольно нелепую брошь, сказал, что это очень дорогая вещь, доставшаяся ему понаследству от прабабушки, и вот с этим холодным тяжелым цветком у горла онпишет меня в роще, причем мертвая, сверкающая орхидея выходит у негозначительно лучше, чем я".

Капитан Косицкий очень удивился, когда получил сообщение напейджер, что его звонка ждет Бутейко В.И. Далее следовал домашний номер.

Трубку сняли моментально.

– Я не могу сейчас говорить, – услышал капитан испуганныйхриплый шепот, – мне надо срочно встретиться с вами, но я не знаю как.

– Подождите, Вячеслав Иванович, вы ведь должны были ещенеделю оставаться в больнице. Почему вы дома?

– Леля забрала меня. Деньги ей вернули. Они думают, я сошелс ума, не хотят со мной возиться. Но вы ни в коем случае не приезжайте сюда. Яне сумею говорить при Леле. Встретиться надо потихоньку, чтобы она ничего незнала. Все, простите… – последовали частые гудки.

Капитан тут же набрал номер еще раз. Трубку взяла ЕленаПетровна.

– Здравствуйте. Будьте добры, Вячеслава Ивановича.

– Кто его спрашивает?

– Капитан Косицкий.

– А по какому вопросу?

– Я занимаюсь расследованием убийства вашего сына. Мненеобходимо побеседовать с вашим мужем.

– Это вы приходили к нему в больницу?

– Да.

– Я убедительно прошу вас больше не звонить и мужа моего небеспокоить, – в ее голосе ясно слышалась истерика.

– Елена Петровна, я знаю, что ваш муж дома. Он может подойтик телефону?

– Я сказала, не смейте больше сюда звонить.. После вашегопосещения мой муж пытался покончить с собой! – – выкрикнула она и бросилатрубку.

Иван, не раздумывая, принялся звонить в больницу. Емуповезло, врач Перемышлев оказался н месте.

– Жена забирала его вчера вечером. Нам пришлось ее вызвать.Сестра обнаружила, что он не пьет таблетки, а собирает их в баночку.

– Снотворное?

– Да. Димедрол, элениум. А незадолго до этого он спрашивал,сколько надо выпить таблеток, чтобы умереть.

– Он задал этот вопрос до моего визита или после?

– Он спрашивал постоянно, и меня, и сестер. Что, мадамБутейко уже успела осуществить сои угрозы? – усмехнулся доктор.

– В каком смысле?

– Беседуя со мной, она требовала, чтобы я письменноподтвердил, что психическое состояние ее мужа резко ухудшилось после того, какего допрашивал милиционер, то есть вы. Перед выпиской Вячеслав Ивановичпотихоньку спросил меня, не оставили ли вы свой телефонный номер. Я дал ему вашслужебный и пейджер.

– Спасибо, а что, ему действительно стало хуже?

– Я бы не сказал. Другое дело, что сестра обнаружилатаблетки в баночке через два часа после вашего ухода.

– И это все?

– В каком смысле?

– Ну, в смысле суицида. Он не пытался проглотить таблеткиили выброситься Из окна?

– Нет. Он просто не принимал и собирал их.

– Все подряд или только снотворные?

– А вот этого я не знаю. У нас ведь не контролируют больных,у нас не психиатрическое отделение. Простите, я должен идти к больному, менявызывают. Будут еще вопросы – звоните.

– Подождите, так вы написали для мадам Бутейко бумагу, окоторой она вас просила ?

– Разумеется, нет.

– Спасибо.

– На здоровье. Всего доброго. – «Почему же она так паникует?– думал Иван, пока ехал в следственный отдел УВД. – И почему он так боится ее?»

Илью Никитича он застал за чтением какой-то потрепаннойанглийской книжки.