Тихон Тихонович рассуждал о дураке Керенском, об очереднойсмене кабинетов в правительстве, коего нет, одна только видимость.

– Но самый зловредный из всех болтунов, самый хитрый ибессовестный – Ленин. За ним стоят немецкие деньги, он врет наглее прочих, иглавное, умеючи врет, знает, черт картавый, чем соблазнить пролетарскуюсволочь. Им бы, бездельникам, только разбойничать, пить и жрать на дармовщинку.Фабрики рабочим, землю крестьянам, грабь, убивай. Ты пролетарий, тебе, крометвоих цепей, нечего терять. Выходи с кистенем на большую дорогу. Я разрешаю.Конечно, они, голодранцы, пойдут за ем, кто их на разбой благословит. Но толькочто будет, когда все награбленное пропьют, сожрут, испохабят Россию?

– Будет не Россия, а каторга, – подал голос КонстантинВасильевич, – одна сплошная каторга, с Ванькой Каином во главе.

– Что же вы, Софья Константиновна, не кушаете совсем? – тихоспросила Ирина. – Я вам положила, что повкусней, с пеночкой. Хотя бы попробуйтеваренье. Не обижайте меня, голубушка. Где еще такого покушаете?

– Спасибо, я попробовала, очень вкусно.

– Так вазочка-то у вас, я гляжу, все полная.

– Сонюшка в детстве была сластеной, – сказал доктор,вставляя папиросу в мундштук, – а теперь совсем разлюбила.

– Костя, дай мне папиросу, – хрипло попросил граф.

Вспыхнула спичка, осветилось его лицо, доктор заметил, чтоМихаил Иванович страшно бледен. Глаза его как будто ввалились, губы посинели.

– Тебе нехорошо? – спросил он шепотом.

– Нет… все в порядке…

– Может, жар у тебя? – Доктор приложил ладонь к его лбу. Лоббыл ледяной и влажный. – Миша, тебе надо лечь. С тобой не то что-то. Пойдем.

– Может, варенья переел? – предположил купец.

Ирина сидела молча, откинувшись на спинку кресла. Лицо еетонуло во мраке.

Полные, крупные, потемневшие от кавказского солнца рукивцепились в подлокотники так крепко, что побелели костяшки пальцев. Из темнотыона глядела на Соню.

– Да, я пойду, прилягу, – произнес Михайл Иванович каким-тосовсем чужим, И хриплым голосом, – что-то жжет внутри.

Он поднялся, вышел из беседки, сделал несколько шагов и упалв мокрую черную траву. Доктор и Соня кинулись к нему. Ирина осталась сидеть,словно окаменев. Тихон Тихонович растерянно взглянул на дочь, взял керосинку состола, перегнувшись через перила, посветил во мрак, туда, где пытались поднятьна ноги графа,

– Ну что там? Как? Эй, Федор! Ты где, разбойник ? Иди сюда,помоги. Барину плохо, не слышишь, что ли?

Но дворник не слышал, он уже успел напиться в честь приездабарыни и спал у себя в каморке за сараем.

Соня и доктор кое-как подняли Михаила Ивановича, он еще могдвигаться, его довели до дома, уложили на веранде на кушетку.

– Беги домой, буди Семена, возьми мой чемоданчик, он вкабинете у печки. Быстрей. Сонечка, быстрей… Эй, кто-нибудь, воды мне побольше,целое ведро… Ну что вы там, вымерли все? Марганцовокислый калий есть у вас? Гдегорничная?! Соня, стой! Ты ела варенье?

– Нет.

– Точно не ела? Ни ложки?

Она помотала головой и кинулась во мрак, через рощу, вБатурине.

На веранду тяжело поднялась Ирина, за ней Тихон Тихонович.Купец как будто сгорбился и постарел за эти несколько минут. Он глядел то наумирающего, хрипло, часто дышащего графа, то на дочь.

– Их сиятельство вареньем объелись, – спокойно произнеслаИрина, – я забыла сказать, его много нельзя. В недозрелой ореховой кожуревредные вещества.

– Михаил Иванович отравлен мышьяком, – сказал доктор, – надовызвать священника и полицейского урядника.

Ждать Вячеслава Ивановича пришлось недолго. Капитан услышал,как наверху хлопнула дверь, громкий женский голос произнес:

– Ты понял меня, Слава? Если нет «бородинского», возьми«ржаной», но круглый ни в коем случае. И не забудь про аптеку.

– Да, Лелечка, я понял, – мужской голос прозвучал тихо, ноотчетливо, и капитан подумал, что акустика здесь как в Консерватории.

Вячеслав Иванович вышел из лифта с матерчатым мешочком вруке, затравленно огляделся, словно почувствовал чье-то присутствие в подъезде,скользнул глазами по лицу Косицкого, но как будто не узнал.

– Вячеслав Иванович, – тихо позвал капитан.

Бутейко застыл, ухватившись за дверную ручку, и медленноповернул голову.

– Простите… чем обязан?

– Вы хотели встретиться со мной.

– Я? С вами? А вы кто?

– Капитан Косицкий.

– Простите, я вас не знаю.

В подъезде было достаточно светло. Секунду они смотрели вглаза друг другу. Старик низко опустил голову. Помпон на детской вязанойшапочке чуть подрагивал.

– Вячеслав Иванович, – тихо произнес Иван, когда они вышлина улицу, – срок давности истек. Вам нечего бояться. Но рассказать надо, иначеон будет все так же приходить к вам каждую ночь. С мешком на голове. Вы хотитеэтого?

– Я не хочу в тюрьму, – эхом отозвался Бутейко.

– Кто вам сказал о тюрьме?

– Я знаю, вы станете уговаривать, обещать, но Леляпредупредила, вам нельзя верить. Вы милиционер, а все милиционеры врут. Лелясказала…

– А своей головы нет? – сочувственно поинтересовалсякапитан.

– Леля сказала, я сейчас болен. Я правда болен. У меня былинфаркт. Сначала я должен поправиться, а потом отвечать на вопросы чужих людей.Простите, мне надо в гастроном. Всего доброго.

– Вячеслав Иванович, почему вы в больнице не принималитаблетки, собирали их в баночку?

– Ну, я же объяснял, я не могу спать. Стоит закрыть глаза, ион приходит. А они давали мне снотворное.

* * *

На этот раз Елена Петровна Бутейко выглядела еще привлекательней.Казалось, она молодеет с каждым днем. Умелый, тщательный макияж, идеальноуложенные волосы. И одета она была вроде бы просто, по-домашнему, но даже ИльяНикитич, который плохо разбирался в дамских туалетах, обратил внимание, чтобрюки и блузка куплены в дорогом магазине и красиво подчеркивают вполне ещестройную фигуру.

«Неужели такая красота в честь возвращения мужа из больницы?– удивился Илья Никитич. – Или ждет гостей? А может, просто так, для себя?Тогда почему же раньше она выглядела как неопрятная старуха? Наверное, из-засмерти сына ей было все равно, как она выглядит. Это вполне понятно. Ну что ж,в таком случае, она очень сильный человек. Чрезвычайно быстро сумела взять себяв руки и привести в порядок».