– Кто они, эти «все»? – бормотал граф. – Я не знаю, чтотакое – «все», – он откидывал газету, и она летела, подхваченная теплымсквозняком.

Мужики из соседней деревни, напившись, поснимали образа вдеревенской церкви, сбросили их на пустыре у железнодорожной станции, подожгли.Там горел бесценный образ Николы Угодника, писанный в шестнадцатом веке, тамгорела чудотворная икона Иверской Божьей Матери. Совсем недавно эти же мужикиходили ставить ей свечи, просили у нее милости, здоровья и благоденствия.

Хромой старик священник в холщовой ночной рубахе металсявокруг костра, пытаясь хоть что-то спасти. Его с гиканьем скрутили, повалили наземлю, лили водку в рот, приговаривая, что «нонче для всех новая жизнь, и нечабольше народ морочить, одно вранье на энтих досках, вон, гляди, как корчатсятвои угодники, гляди, старый хрен».

На платформе ветер вздыбливал пыль и подсолнечную шелуху.Никто не мел платформы, станционные дворники днем заседали в «земельномкомитете», мрачно слушали речи о всеобщем равенстве, согласно кивали, наливаяськрепкой злобой к начальнику станции, который «таперча хрена заставит мести,пусть сам метет». А вечерами напивались до буйного, убийственного бесчувствия игрозили поднять всех, кого следует, на штыки.

Было грязно, сумрачно, хотя дни стояли ясные. Ночами вбатуринской дубовой роще пел соловей, так вдохновенно, так отчаянно, словно впоследний раз. Утром заливался маленький азартный пересмешник. Птичий щебет недавал спать. В дуг ном флигеле были распахнуты окна. Сквозняк выдувал комаров,страшно истерично хлопал дверьми. Занавески вздувались, как огромные беременныеживоты Соня расчесывала черные блестящие волосы, вздрагивала от дверных хлопковТяжелые пряди шевелились на ветру.

Между доктором Батуриным и графом Порье произошлообъяснение. Доктор ничего не требовал, граф ничего не обещал.

Оба понимали тщетность требований и обещаний.

– Я виноват перед тобой, Костя. Я очень люблю твою дочь и незнаю, что будет с нами завтра.

– Зато я знаю, – отвечал доктор, не поднимая глаз, – завтравернется твоя купчиха и убьет тебя, Соню. А если не она, так пьяные дезертирыподнимут нас всех на штыки, потому что «неча нам на свете жить, нынче новаяжизнь, не наша, нет нам в ней места». Я, Миша, каждую ночь не сплю. Знаю, чтоСоня с тобой во флигеле, но мучаюсь не потому, что ты женат, а она почтиребенок. Это сейчас не страшно. Сейчас вообще ничего не страшно. Вчера принималроды в крестьянской избе. Там сепсис, обвитие пуповины, промучился всю ночь.Отец семейства под утро распахнул дверь и говорит: «Гляди, дохтур, будет девка,так я тебя подпалю. Спички нонче дешевы».

– И кто же родился?

– Мальчик. Я вздохнул облегченно. Может, сжалится мужик, неподпалит, – Батурин криво усмехнулся, – слушай, граф, а может, нам снится всеэто?

В начале августа умерла бабушка Елена Михайловна.Причастившись, позвала к себе сына и внучку, благословила обоих и отчетливопроизнесла:

– Уезжайте.

– Куда же нам ехать, мама? – спросил доктор.

– Куда угодно.

В кладбищенской сторожке жил дезертир, племянник сторожа,мутноглазое огромное животное. Он вышел поглядеть, как хоронят старую барыню,стоял совсем близко, без конца схаркивал, сплевывал под ноги. Граф не выдержал,шагнул к нему, тихо, сквозь зубы произнес:

– Пошел вон.

– Ты смотри, сиятельство, меня не забижай, – добродушноусмехнулся дезертир, – вона, ружьишко у меня, со штыком. Я ща тебя на штыкнанизаю, народная власть только спасибо мне скажет. Одним гадом меньше.

Михаил Иванович вскинул руку для удара, но у доктора былахорошая реакция, он успел удержать графа, схватил за локти, зашептал на ухо:

– Миша, успокойся, оставь его, не надо;..

Соня подняла мокрое от слез лицо и спокойно произнесла:

– Миша, его просто нет. Мы не видим его и не слышим. Мыбабушку хороним.

Над могилой вырос холмик, граф и доктор сами поставилипростой деревянный крест. Дезертир все стоял, курил самокрутку, плевал иусмехался. Над голова – ми сухо, мертво шуршали густые березовые кроны. Ветергнул упругие белесые стволы так низко, что было больно смотреть.

На следующий день Тихон Тихонович привез Ирину. Оказывается,из Минеральных Вод она послала несколько писем и телеграмм, но ничего непришло. Почта работала скверно.

Бодрая, похудевшая, помолодевшая, Ирина Тихоновнарасхаживала по дому, заглядывала во все углы. Распустившаяся при графе прислугаприсмирела, и даже на миг показалось, что не только в Болякине, но и во всейРоссии все по-прежему. Горничная и кухарка целовали барыне ручку, дворник Федорбыл трезв и кланялся.

Во флигеле Ирина Тихоновна нашла Сонины шпильки и гребень,потом узнала горничной Клавдии, что барин ночевал там а не в доме, и поднавесом, со стороны щи, видели велосипед батуринской барышни. Ирина Тихоновнапобледнела так, что губы стали синими, но ничего никому не сказала.

– Надо переждать, – сообщил Тихон Тихонович за обедом, – вМоскве кабацкая голь бунтует, городовых вешают на фонарях, нет никакой власти.Торговое дело стоит. Деньги ненадежны, в банках паника. Но ничего, государство– механизм крепкий, все само как-нибудь выправится, по воле Божией, несмотря навсякую социал-революционную бестолочь. Долго так продолжаться не может:

В сумерках Ирина в новом розовом платье отправилась к соседям,тяжело уселась в кресло-качалку на веранде, вытерла потное лицо платочком, неглядя, стянула газету со стола и, обмахиваясь так сильно, что на всех вокругповеяло холодком, стала рассказывать о дикости кавказцев, о безобразиях нажелезной дороге, потом, ласково взглянув на Соню, произнесла:

– Пожалуйте сегодня к нам чай пить, Софья Константиновна. Явам сувениры покажу, две шали персидские купила, кувшинчики серебряные, длянапитков и для цветов. Варенье у нас грузинское, из недозрелых грецких орехов,очень вкусное варенье, три банки привезла. Приходит? посидим по-соседски. Опятьже, Елену Михайловну помянем, Царство ей Небесное, голубушке. Добрая былаженщина.

– Спасибо, Ирина Тихоновна, – пробормотала Соня.

– Так придете?

– Да, разумеется, придем. Спасибо, – поспешно ответил доктор

Чай пили в беседке. Соня смотрела, не отрываясь, на дрожащийогонек керосинки, смотрела так долго и пристально, что перед глазами поплылигорячие оранжевые кольца. Граф покорно уплетал грузинское варенье с мягкимситником. Графиня заранее поставила перед ним целую вазочку, и он ел, нечувствуя вкуса.