– Добрый день. Проходите, пожалуйста. Простите, я не одета,– зачем-то со-. общила Елена Петровна, кокетливо поправляя прядку на лбу, –вот, я приготовила для вас кассеты, – она кивнула на обеденный стол, где былиаккуратными стопками сложены коробки с аудио и видеокассетами.

– Спасибо, – удивленно кивнул Бородин, – если позволите, явсе-таки просмотрю, вдруг там есть копии тех, которые я забрал в прошлый раз.Простите, я пока вам ничего не привез, но обязательно все верну, вы неволнуйтесь.

– Ну что вы, не спешите. Я понимаю, как это важно. Скажите,у вас что, действительно возникли сомнения по поводу виновности Анисимова? Мнеказалось, там все очевидно…

– Для суда должна быть полная очевидность, – пробормоталИлья Никитич, к сожалению, я пока не могу поделиться с вами ходом следствия.Извините.

– Но я все-таки мать, – произнесла она с тяжелым пафосом, –я имею право знать, кто убил моего сына, – стало заметно, как трудно ейсдерживать страх и раздражение.

Она старалась изо всех сил понравиться следователю, развеятьего подозрения, она щедро дарила ему свои белозубые улыбки, но глаза при этомбегали, то и дело косились на часы. Когда послышался гул лифта, Елена Петровнавздрогнула и покраснела.

Илья Никитич между тем нарочно тянул время, просматривалнадписи на каждой коробке, вытаскивал каждую кассету, вертел ее в руках.

– Извините, – не выдержала хозяйка, – вы не могли быпобыстрей? Я должна лечь, я плохо себя чувствую.

– Да, конечно. Простите.

Наконец Бородин аккуратно уложил кассеты в большуюспортивную сумку, направился к двери. Хозяйка расслабилась, вздохнула соблегчением. Дверь отрылась, Илья Никитич шагнул за порог, но остановился:

– Ох, я, кажется, оставил очки на столе. – Он закрыл дверь, решительновернулся в комнату, осмотрел стол, потом наклонился, заглянул под стол, вытащилочки из кармана пальто, нацепил их на нос, растерянно взглянул на ЕленуПетровну и громко произнес; – Одного не понимаю, как же вы позволили ребенкупринести в школу такую дорогую вещь, показывать ее одноклассникам? Да и как самАртем не понимал, насколько это опасно? Он что, не знал, что этой броши ценынет? Однако погодите, получается полнейшая ерунда!

Сейчас у нас девяносто девятый. Правильно? Четырнадцать летназад Артему исполнилось шестнадцать, и тем ужасным летом он как раз закончилдевятый класс, стало быть, брошь с алмазом «Павел» он принес в школу в десятом?Нет, вы меня, простите, но в таком возрасте уже можно соображать. А главное,как же вы допустили, Елена Петровна? Вы, такая умная, такая осторожная женщина,– Илья Никитич укоризненно покачал головой, – даже страшно представить, чем этомогло кончиться?

– Копия… – пробормотала Елена Петровна, едва шевельнувпобелевшими губами, – Слава сделал копию по рисунку из каталога… Темочке быловсего двенадцать. Ему понравилась история про курицу, Слава любил рассказыватьребенку истории о камнях…

– Чего вы боитесь? – в который раз повторил капитанКосицкий, глядя сверху вниз на опущенную голову старика, на вязаную детскуюшапку с помпоном.

Может, эту шапочку носил Артем в детстве, а теперьдонашивает отец? Они действительно не покупают новых вещей. Они живут страшноэкономно, почти в нищете, между тем сложно поверить, что у подпольного ювелиратакой высокой квалификации не осталось вообще никаких сбережений. Он многиегоды придумывал для отъезжантов способы вывозить золото и камни. Он делал копиизнаменитых ювелирных украшений для коллекционеров. В Институте минералогии естьего работы. Он был чуть ли не единственным специалистом по изготовлению«двойников» знаменитых драгоценных кристаллов.

– Впрочем, я вас уговаривать не собираюсь. До свидания, –капитан распахнул перед Вячеславом Ивановичем стеклянную дверь гастронома, –возвращайтесь к своей Леле, кормите ее поджаренным ржаным хлебушком ислушайтесь во всем, как малое дитя.

– Подождите, – еле слышно произнес Бутейко, – не уходите. Ясейчас.

Капитан остался на улице. Сквозь стекло он наблюдал, каксгорбленный старик в детской вязаной шапочке с помпоном покупает половинкуржаного батона. И больше ничего, только хлеб.

Он вышел, огляделся затравленно.

– Вячеслав Иванович, я здесь, – тихо позвал его капитан.

– Давайте сядем, – произнес Бутейко, продолжая тревожноозираться, – впрочем, здесь негде. И холодно. Или вот, пожалуй, зайдем в тотдворик, там тихо, лавочки чистые, целые.

Во дворе за детской поликлиникой действительно былонесколько целых и чистых лавочек. Они уселись подальше от двух старушек,которые выгуливали внуков. Капитан закурил. Диктофон у него был самый обычный,для того чтобы что-то записалось, его надо было достать и хотя бы положить налавочку рядом с Бутейко, а еще лучше поднести близко к его губам. Дворик, хотьи был тихим, однако кричали дети, из переулка доносился шум машин. Иван нерешился открыто записывать, боялся спугнуть, к тому же не надеялся сразу, здесь,во дворе на лавочке, услышать внятное признание.

– Он приходит каждую ночь, – заговорил Бутейко быстрым,нервным шепотом, так тихо, что капитану пришлось придвинуться поближе. – Ноглавное, я до сих пор не могу понять, как это произошло с нами. Пожалуйста, недымите на меня. Я не переношу дыма. Я больной человек. И вытащите левую руку изкармана. Я должен убедиться, что у вас нет диктофона.

– Простите, – Иван загасил сигарету, показал руки, –диктофона у меня нет.

– Спасибо… Постараюсь поверить на слово, Леля предупреждала…Впрочем, я ведь не могу вас обыскивать, – он нервно усмехнулся, скривил рот, –ни с кем, кроме нее, я не могу поговорить об этом. Она запрещает даже думать,повторяет без конца, что ничего не было. А мне надо выговориться… Вы, вероятно,не поймете ничего, ну и хорошо. Сначала я решил, у меня просто галлюцинация. Ястолько раз смотрел на брошь, я своими руками сделал копию по картинкам изкаталога. Сначала просто, для себя, хотел повторить эту красоту. Заказ на копиюя получил позже, значительно позже, и продал уже готовую работу.

– Кому? – осторожно спросил Иван.

– Не перебивайте меня! – вскрикнул он, дернувшись, словноего ударило током, и. даже попытался вскочить. Капитан осторожно придержал егоза руку.

– Простите, больше не буду.

– Я знал все об этом камне, и вот Кузя, пьяница, совершенноникчемный человек, разворачивает какую-то грязную тряпку, а там брошь графаПорье. Настоящая, не подделка, уж я-то сразу, с первого взгляда могу определить.Он разворачивает и спрашивает: «Вот за это сколько дадите? Вещь дорогая,наследственная». Он мне объясняет, что это вещь дорогая и наследственная! Яподумал, грешным делом, уж не отпрыск ли он графа? Но это ерунда. У МихаилаИвановича Порье детей не было. Оказалось, все просто. Дед этого самого Кузи,крестьянин подмосковного совхоза «Большевик», решил вырыть из земли в своемдворе какую-то каменную дуру, остаток барской беседки. Дело было в самом началетридцатых. Он хотел выстроить дом, и каменная дура мешала. Стал он рыть и нашелстаринную шкатулку. А там брошка с камнем. И совхозник Кузнецов, . которомубыло тогда всего лишь двадцать пять лет, решил, что эта штука принесет емусчастье, такая она была красивая и необыкновенная, и даже каменный фундамент нестал выкапывать. Дом построил в другом месте. А брошь спрятал, никому непоказывал, только в старости отдал сыну и завещал внукам хранить, не продавать.После войны семья переехала в Москву, поселок стал дачным. Последний отпрысксемьи Кузнецовых, этот самый Кузя, спился, и ему ничего не было жаль. Брошь с«Павлом» оказалась единственной вещью, которую он мог продать. И вот он сталходить по ювелирным магазинам, но все боялся, что подумают, будто украл. Акогда я подошел к нему во дворе магазина, он решился. Однако ведь передумалпотом, как стал нам с Лелей рассказывать семейную легенду, расчувствовался,сказал, что, пожалуй, продавать не станет, мол, забирайте назад ваши деньги,отдавайте мою вещь. И как будто нарочно, происходило все это в Серебряном бору,в укромном, безлюдном месте. Мы ведь пригласили его на шашлыки, хотелиотпраздновать покупку. Вечер был душный, мы выпили, и когда он стал ныть,требовать брошь назад, мы не выдержали. Я кинулся на него, повалил, Лелянакинула ему на голову пакет… Когда мы поняли, что произошло, быстро всеубрали, труп оттащили в кусты, потом только сообразили, что никто нас не видел,и ни одна живая душа не знает. Леля сразу сказала мне: забудь. Ничего не было.Но я не мог. Каждую ночь, все эти годы, он ко мне приходит. И вот он забралАртема. Леля говорит, надо жить дальше. Когда все кончится, мы уедем.