Люка и Арне тут, несомненно, хорошо знали и любили. Как жечасто они тут бывали без нее? И что на них нашло, почему они взяли ее с собойсегодня? Мэгги вздохнула, прислонилась к стене. Другие женщины с любопытствомее разглядывали, и особенное внимание привлекало обручальное кольцо: Люком иАрне все они явно восхищались, а ей, Мэгги, явно завидовали. Что бы онисказали, признайся я им, что этот темноволосый великан, мой муж, за последниевосемь месяцев навещал меня ровным счетом два раза и, когда уж навещал, ни разудаже не подумал лечь со мной в постель? Нет, вы только посмотрите на этупарочку самодовольных франтов! И ведь никакие они, в сущности, не горцы и нешотландцы, просто ломают комедию, потому что знают, до чего они ослепительны вэтих своих юбках, и обожают, чтобы все на них глазели. Ну и мошенники же выоба! До того самовлюбленные, что больше ничьей любви вам не требуется.

В полночь уже всех женщин без исключения отправили подпиратьстены: волынщики во всю мочь заиграли «Кейбер Фейд» и пошел танец всерьез.Потом всю свою жизнь, стоило ей заслышать звук волынки, Мэгги вновь мысленнопереносилась в этот сарай. Довольно было и взмаха клетчатой юбки; как во сне,слились в единой гармонии звуки и краски, живая жизнь, стремительность и сила —и все это, пронзительное, колдовское, неизгладимое, осталось в памяти навсегда.

На пол легли скрещенные мечи, и двое, одетые в цвета кланаМак-Доналда из Слита, вскинули руки над головой, кисти рук затрепетали, точно убалетных танцоров, и сурово, словно остриям мечей под конец суждено вонзитьсяим в грудь, эти двое пошли кружить, скользить, виться среди лезвий.

Потом над высоким, дрожащим напевом волынок взлетел громкий,пронзительный вопль, зазвучала новая мелодия — «Обороняй свой край,шотландец!», оружие сгребли в кучи, и все мужчины, сколько их тут было,ринулись в хоровод, то сплетая, то разнимая руки, только развевались пестрыеклетчатые юбки. Рил, стреспей, флинг — неистово буйные, стремительные шотландскиетанцы сменяли друг друга, топот ног по дощатому полу гулко отдавался подстрехами, сверкали пряжки туфель, и каждый раз, как начинался новый танец,кто-нибудь, закинув голову, испускал тот же протяжный, заливистый вопль, и емуоткликались восторженным кличем десятки глоток. А женщины, забытые, стояли исмотрели.

Все кончилось уже под утро, около четырех; за дверями,вместо морозной свежести Блэр-Атолла или Ская, их встретило вялое отупениетропической ночи, огромная тяжелая луна лениво тащилась по блестящей пустыненебес, и все дышало зловонными мангровыми испарениями. Но когда Арне повез ихпрочь в своем пыхтящем старом «форде», Мэгги напоследок услышала замирающийжалобный напев «Цветы родных лесов», песня звала с веселого праздника домой.Домой. А где он, дом?

— Ну как, понравилось тебе? — спросил Люк.

— Понравилось бы больше, если бы я большетанцевала, — сказала Мэгги.

— Как? На силиде? Брось, Мэг! Тут полагается танцеватьодним мужчинам, скажи спасибо, что мы и вам хоть немного дали поплясать.

— Мне кажется, на свете много такого, чем занимаютсяодни мужчины, особенно если это весело и доставляет удовольствие.

— Ну уж извини, — сухо отозвался Люк. — Ядумал, тебе приятно будет малость развлечься, потому тебя сюда и взял. Мог,знаешь ли, и не брать! А раз ты не ценишь, больше не возьму.

— Ты, наверно, все равно больше не собираешься меняникуда брать, — сказала Мэгги. — Тебе вовсе незачем впускать меня всвою жизнь. Я за эти несколько часов много чего узнала, только, думаю, не то,чему ты хотел меня научить. Теперь меня уже не так легко одурачить, Люк. Поправде говоря, мне это опостылело — и ты, и моя теперешняя жизнь, все!

— Ш-ш! — возмущенно зашипел он. — Мы не одни!

— Так приходи один! — резко ответила Мэгти. —Ты же со мной никогда не остаешься один, разве что на минуту! Арне остановилмашину у подножья химмельхохского холма, сочувственно улыбнулся Люку.

— Валяй, приятель, проводи ее наверх, я тут обожду.Спешить некуда.

— Я говорю серьезно, Люк, — сказала Мэгги, едваони отошли настолько, что Арне не мог слышать. — Всякому терпенью приходитконец, понятно тебе? Я знаю, я дала обет быть послушной женой, но ведь и ты далобет любить меня и заботиться обо мне, выходит, мы оба солгали! Я хочувернуться домой, в Дрохеду!

И ее две тысячи фунтов в год больше не будут поступать намой банковский счет, подумал Люк.

— Что ты, Мэг! — беспомощно сказал он. —Послушай, миленькая, это же не навек, верно тебе говорю! А нынешним летом явозьму тебя с собою в Сидней, даю слово О'Нила! В доме у тетки Арне освободитсяквартирка, мы с тобой сможем там жить целых три месяца, чудно проведемвремечко! Ты потерпи, обожди немного, я еще годик поработаю рубщиком, и тогдамы купим землю и заживем своим домом, ладно?

Лунный свет упал на его лицо, казалось, он так искренне огорчен,встревожен, полон раскаяния. И так похож на Ральфа де Брикассара…

И Мэгги смягчилась: ей все еще хотелось от него детей.

— Хорошо, — сказала она. — Еще год. Но яловлю тебя на слове. Люк, ты обещал взять меня в Сидней, смотри не забудь!

Раз в месяц Мэгги добросовестно писала матери и братьям —рассказывала про Северный Квинсленд, старательно и в меру шутила и ни разу необмолвилась о каких-либо неладах с Люком. Все та же гордость. В Дрохеде толькои знали: Мюллеры — друзья Люка, и Мэгги живет у них потому, что он постоянно вразъездах. По всему чувствовалось, что Мэгги искренне привязана к этим милымлюдям, и в Дрохеде за нее не тревожились. Огорчало одно: отчего она никогда ненавестит своих. Но не могла же она им написать, что у нее нет денег на дорогу,ведь тогда пришлось бы объяснить, как несчастливо сложилась ее семейная жизнь сЛюком О'Нилом.

Изредка она осмеливалась будто между прочим спросить, какпоживает епископ Ральф, и еще того реже Боб вспоминал передать ей то немногое,что слышал о епископе от матери. А потом пришло письмо, в котором только иговорилось, что о преподобном де Брикассаре.

"Он как с неба свалился, — писал Боб. —Приехал неожиданно и какой-то был невеселый, прямо как в воду опущенный. Аоттого, что тебя не застал, и вовсе расстроился. Сперва напустился на нас,отчего мы ему не сообщили, что ты выходишь за Люка, ну, мама ему объяснила, чтоты сама не велела, Такая на тебя напала блажь, тут он и замолчал, словечкабольше про это не сказал. Но, по-моему, он по тебе соскучился больше, чем повсем нам, да оно и понятно, ведь никто из нас так много с ним не бывал, как ты,и, по-моему, он всегда тебя любил, как родную сестричку. Он тут, бедняга,бродил неприкаянный, будто ждал — ты вот-вот выскочишь из-за угла. У нас икарточек-то не нашлось ему показать, раньше мне было ни к чему, а как онспросил, я подумал — и правда, чудно, почему у тебя нет свадебной фотографии.Он спросил, есть ли у тебя дети, и я сказал, вроде нету. Ведь нету, верно,Мэгги? Сколько уже времени ты замужем? Скоро два года? Да, конечно, ведь нынчеуже июль на дворе. До чего быстро время летит! Надеюсь, у тебя скоро будутдети, по-моему, наш епископ обрадуется, когда узнает. Я хотел дать ему твойадрес, но он не взял. Сказал, это ему без пользы, потому как он едет на время вГрецию, в Афины, с архиепископом, при котором служит. Архиепископ, видно, изитальяшек, имя длинное-предлинное, никак не запомню. Представляешь, Мэгги, онитуда полетят на аэроплане! Честное слово! Ну вот, он как узнал, что тебя нет инекому с ним гулять по Дрохеде, особо задерживаться не стал, только и побылнеделю, раза два поездил верхом, каждый день служил для нас мессу, а потом взялда и уехал».