— Я привыкла обходиться без этого.

— Да, но в ваших местах жара сухая. Здесь гораздотяжелей, не сравнить. Я даже побаиваюсь за ваше здоровье. Здешний климат многимженщинам вреден, если они с колыбели к нему не привыкли, это как-то связано скровообращением. Знаете, мы на той же широте к югу от экватора, как Бомбей иРангун — к северу, ни для зверя, ни для человека, если он тут не родился, местане подходящие. — Она улыбнулась. — Я ужасно вам рада! Мы с вами оченьславно заживем! Вы читать любите? Мы с Людвигом просто помешаны на книгах.

Мэгги просияла:

— И я тоже!

— Чудесно! И вы будете не так скучать без вашегокрасавца мужа.

Мэгги промолчала. Скучать без Люка? И разве он красавец?Если бы никогда больше его не видеть, вот было бы счастье! Да только ведь он еймуж, и по закону ее жизнь связана с его жизнью. И некого винить, кроме себя,она ведь сама на это пошла. Но может быть, когда наберется достаточно денег исбудется мечта о ферме в Западном Квинсленде, они станут жить вместе, и лучшеузнают друг друга, и все уладится.

Люк не плохой человек и не противный, просто он долгие годыбыл сам по себе и не умеет ни с кем делить свою жизнь. И он устроен несложно,поглощен одной-единственной задачей, вот и не знает ни жалости, ни сомнений.То, к чему он стремится, о чем мечтает, — цель простая, осязаемая, он ждетвполне ощутимой награды за то, что работает не щадя сил и во всем себеотказывает. И за это его поневоле уважаешь. Ни минуты Мэгги не думала, что онпотратит деньги на какие-то свои удовольствия. Он именно так и решил: деньгибудут лежать в банке.

Одна беда, у него никогда не было ни времени, ни охотыпонять женщину, он, видно, не подозревает, что женщина устроена по-другому и ейнужно такое, что ему совсем не нужно, как ему нужно то, что не нужно женщине.Что ж, могло быть и хуже. Вдруг бы он заставил ее работать у людей куда менееславных и внимательных, чем Энн Мюллер. Здесь, в доме на холме, с ней неслучится ничего худого. Но как далеко осталась Дрохеда!

Мэгги вновь подумала о Дрохеде, когда они обошли весь дом иостановились на веранде перед гостиной, оглядывая землю Химмельхоха. Обширныеполя сахарного тростника (все же не такие огромные, как выгоны Дрохеды, которыхне охватить взглядом) зыбились на ветру щедрой, блестящей, омытой дождямизеленью и по отлогому склону холма спускались к заросшему густой чащей берегуреки — большой, широкой, много шире Баруона. За рекой вновь полого поднималисьтростниковые плантации, меж квадратами ядовито-яркой зелени кроваво краснелиучастки, оставленные под паром, а дальше, у подножия громадной горы,возделанные земли обрывались, и вступали в свои права дикие заросли. Заостроконечной вершиной этой горы вставали новые горные пики и, лиловея,растворялись в дальней дали. Синева неба здесь была ярче, гуще, чем над Джилли,по ней разбросаны белые пушистые клубки облаков, и все краски вокруг — живые,яркие.

— Эта гора называется Бартл-Фрир, — сказала Энн,показывая на одинокую вершину. — Шесть тысяч футов над уровнем моря.Говорят, она вся сплошь — чистое олово, а добывать его невозможно, тамнастоящие джунгли.

Нежданный порыв ветра обдал их тяжким, тошнотворным запахом,который преследовал Мэгги с той минуты, как она сошла с поезда. Пахло словно быгнилью, но не совсем — слащаво, въедливо, неотступно, и запах этот нерассеивался, как бы сильно ни дул ветер.

— Это пахнет черной патокой, — сказала Энн,заметив, как вздрагивают ноздри Мэгги, и закурила сигарету.

— Очень неприятный запах.

— Да, правда. Потому я и курю. Но в какой-то мере кнему привыкаешь, только, в отличие от других запахов, он никогда не исчезает.Днем ли, ночью, всегда приходится дышать этой патокой.

— А что там за постройки у реки, с черными трубами?

— Та самая фабрика, откуда запах. Там из тростникаварят сахар-сырец. Сухие остатки тростника называются выжимки. И эти выжимки исахар-сырец отправляют на юг, в Сидней, для очистки. Из сырца делают светлую ичерную патоку, сироп, сахарный песок, рафинад и жидкую глюкозу. А из выжимокстроительный материал, прессованные плиты для строительства, вроде фанеры.Ничто не пропадает зря, ни одна крупинка. Поэтому выращивать сахарный тростниквыгодно, даже сейчас, несмотря на кризис.

Арне Свенсон был шести футов двух дюймов ростом, в точностикак Люк, и тоже очень хорош собой. Тело, всегда открытое солнечным лучам,позолочено смуглым загаром, голова — в крутых золотых кудрях; точеные, правильныечерты на удивленье схожи с чертами Люка, сразу видно, как много в жилах шведови ирландцев одной и той же северной крови.

Люк успел сменить привычные молескиновые штаны с белойрубашкой на шорты. И теперь они с Арне забрались в дряхлый, одышливый грузовичоки покатили к Гундивинди, где артель рубила тростник. Подержанный велосипед —свою недавнюю покупку — Люк вместе с чемоданом забросил в кузов; его жглонетерпенье — скорей бы взяться за работу!

Остальные члены артели работали с рассвета и даже головы неподняли, когда от барака к ним зашагал Арне и за ним по пятам Люк. Одежда навсех рубщиках одна и та же: шорты, башмаки с толстыми шерстяными носками, наголове полотняная панама. Люк, прищурясь, разглядывал этих людей — престранноони выглядели. С головы до пят в угольно-черной грязи, и на груди, на руках, наспине светятся розовые полосы, промытые струйками пота.

— Это от грязи и копоти, — пояснил Арне. —Тростник просто так не срубишь, сперва надо опалить.

Он нагнулся, подобрал два больших ножа, один протянул Люку.

— Вот, получай резак, — сказал он, взвешивая вруке второй нож. — Этим и рубят тростник. Невелика хитрость, если умеючи.

И он, улыбаясь, показал, как это делается, — словно бышутя, на самом деле уж наверно не так это легко и просто…

Люк посмотрел на свирепое орудие, зажатое в руке, —ничего похожего на индейское мачете. Нож не заканчивался острием, напротив,треугольное лезвие становилось много шире, и в одном углу широкого концазагибался коварного вида крюк, подобие петушиной шпоры.

— Мачете слишком мал, им здешний тростник невозьмешь, — сказал Арне, показав Люку все приемы. — А вот эта игрушкаподходящая, сам увидишь. Только точить надо почаще. Ну, счастливо!

И он пошел на свой участок, а Люк мгновенье стоял внерешительности. Потом пожал плечами и принялся за работу. И в считанные минутыпонял, почему это занятие предоставляли рабам и цветным, кому невдомек, чтоможно подыскать заработок и полегче; вроде стрижки овец, криво усмехнулся онпро себя. Наклониться ударить резаком, выпрямиться, крепко ухватить неуклюжий,с чересчур тяжелой макушкой стебель, пройтись по всей его длине ладонями,сбивая листья, положить к другим стеблям, ровно, один к одному, шагнуть дальше,наклониться, ударить резаком, выпрямиться, прибавить к той груде еще стебель…