— Каково рубится тростник? — спросил он,накладывая на тарелку яичницу с салом.

— Хотите верьте, хотите нет, а мне это дело оченьнравится! — засмеялся Люк и тоже взял солидную порцию.

Людвиг остановил на этом красивом лице проницательный взгляди кивнул:

— Охотно верю. По-моему, у вас для этого и нрав самыйподходящий и сложены вы как надо. Можете опередить других и чувствуете своепревосходство.

Связанный своим наследством — плантациями сахарноготростника, делом, весьма далеким от науки, не имея никакой надежды сменить однона другое, Людвиг страстно увлекался изучением природы человеческой и перечиталнемало толстых томов в сафьяновых переплетах с такими именами на корешках, какФрейд и Юнг, Гексли и Рассел.

— Я уж думала, вы никогда не приедете повидаться сМэгги, — сказала Энн, смазывая ломтик поджаренного хлеба кисточкой,смоченной в жидком топленом масле: только в таком виде и можно в этом краю естьмасло, а все же лучше, чем ничего.

— Ну, мы с Арне решили некоторое время работать и повоскресеньям. Завтра едем в Ингем.

— Значит, бедняжка Мэгги совсем редко будет вас видеть.

— Мэг понимает, что к чему. Это ведь только годика надва, и летом будет перерыв в работе. Арне говорит, он на это время пристроитменя на рафинадную фабрику в Сиднее, и я смогу взять Мэг с собой.

— Почему вам приходится так много работать, Люк? —спросила Энн.

— Надо, чтоб хватило денег купить землю на западе,где-нибудь в Кайнуне. Мэг вам разве не говорила?

— К сожалению, наша Мэгги мало говорит о своих делах.Расскажите нам сами, Люк.

И они втроем слушали его и следили за живой игройзагорелого, энергичного лица, за блеском синих-синих глаз; с той минуты, когдаперед завтраком Люк появился на пороге кухни, Мэгги не вымолвила ни слова. А онне умолкая расписывал яркими красками расчудесный край света: какие там сочныетравы, как разгуливают, красуясь, по единственной в Кайнуне пыльной дорогеогромные серые птицы — бролга и, словно птицы, проносятся тысячные стадакенгуру, и как там сухо и жарко печет солнце.

— И в один прекрасный день солидный кус этойраспрекрасной земли станет моим. Мэг тоже вкладывает кой-какие деньги, и мыработаем полным ходом, так что на все про все уйдет годика четыре-пять, небольше. Можно бы справиться быстрей, если мне взять участок похуже, но я теперьзнаю, сколько могу наработать рубщиком, так что охота поработать дольше, затоуж участок будет что надо. — Люк наклонился над столом, обхватил чашку чаяширокими, в рубцах и шрамах ладонями. — Я ведь вчера почти что обогналАрне, скажу я вам! Нарубил одиннадцать тонн за один только день!

Людвиг присвистнул с искренним восхищением, и они заговорилио том, сколько можно нарубить за день. Мэгги маленькими глотками пила крепкий,почти черный чай без молока. Ох, Люк, Люк! Сперва говорил, годика два, теперьуже четыре-пять, и кто знает, сколько лет он назовет, заговорив о сроках вследующий раз? Люк от всего этого в восторге, сразу видно. Так откажется ли онот этой работы, когда настанет срок? Захочет ли отказаться? И еще вопрос, естьли у нее желание ждать так долго, чтобы это выяснить? Мюллеры люди очень добрыеи вовсе не изнуряют ее работой, но если уж надо жить без мужа, так нет места лучшеДрохеды. За месяц, что Мэгги провела в Химмельхохе, она ни дня не чувствоваласебя по-настоящему здоровой — совсем не хотелось есть, то и дело невесть чтотворилось с желудком, она ходила сонная, вялая и никак не могла встряхнуться. Аведь она привыкла всегда быть бодрой и свежей, и это невесть откуда взявшеесянедомогание пугало ее.

После завтрака Люк помог ей перемыть посуду, потом повелпрогуляться к ближнему полю сахарного тростника и все время только и говорилпро сахар и про рубку, и что жить на свежем воздухе красотища, и какие в артелиу Арне отличные парни — красотища, и вообще работать рубщиком куда лучше, чем,например, стригалем, не сравнить!

Потом они опять поднялись на холм; Люк повел Мэгги в чудеснопрохладный уголок под домом, между столбами-опорами. Энн устроила здесьоранжерею: повсюду расставлены были обрезки глиняных труб разной вышины иширины, а в них насыпана земля и посажены всякие вьющиеся или раскидистыерастения — орхидеи всевозможных пород и расцветок, папоротники, диковинные вьюнкии кусты. Под ногами земля была мягкая, смолисто пахла свежей щепой; сверху, сбалок, свисали огромные проволочные корзины, и в них тоже — папоротник,орхидеи, туберозы; в гнездах из древесной коры, прикрепленных к столбам, рослиеще вьюнки, а у оснований труб цвела великолепная, яркая, всех оттенковбегония. Здесь было любимое убежище Мэгги, единственное, что полюбилось ей вХиммельхохе, как ни один уголок в Дрохеде. Ведь в Дрохеде на такой крохотнойплощадке никогда не выросло бы столько всякий всячины, слишком сухой тамвоздух.

— Смотри, Люк, правда, прелесть? Как ты думаешь, можетбыть, года через два мы могли бы снять для меня домик? Мне ужасно хочется самойустроить что-нибудь в этом роде.

— Да на какого беса тебе жить одной в целом доме?Слушай, Мэг, тут ведь не Джилли, в здешних местах женщине опасно жить одной. УМюллеров тебе куда лучше, верно тебе говорю. Разве тебе у них плохо?

— Мне хорошо — насколько может быть хорошо в чужомдоме.

— Знаешь, Мэг, ты уж мирись с тем, что есть, покуда мыне переселимся на запад. Нельзя нам так тратить деньги — снимать дом, и чтоб тыжила ничего не делая, и еще откладывать. Понятно тебе?

— Да, Люк.

Он так разволновался, что даже забыл, чего ради повел ее вэтот уголок под домом — хотел поцеловать ее. Вместо этого он словно бы небрежноее шлепнул — пожалуй, слишком крепко, слишком больно для небрежногошлепка, — и пошел прочь к тому месту на дороге, где оставил, прислонив кдереву, свой велосипед. Чтобы повидаться с ней, он двадцать миль крутил педали,лишь бы не тратиться на поезд и автобус, и теперь надо было снова крутитьпедали, одолевая двадцать миль обратного пути.

— Бедная девочка! — сказала мужу Энн. — Убитьего мало!

Настал и прошел январь, месяц, когда у рубщиков меньше всегоработы, но Люк не показывался. Тогда, навестив Мэгги, он что-то пробормотал отом, как захватит ее с собою в Сидней, а вместо этого поехал в Сидней с Арне.Арне человек холостой, и у него есть тетка, а у тетки свой дом в Розелле,откуда можно дойти пешком (не тратиться на трамвай, опять же выгода) дорафинадной фабрики. В этих исполинских цементных стенах, встающих на холме,точно крепость, для рубщика со знакомствами всегда найдется работа. Люк и Арнескладывали мешки с сахаром в ровные штабеля, а в свободное время купались,плавали, носились, балансируя на доске, по волнам прибоя.

А Мэгги осталась в Данглоу, у Мюллеров, и не чаяла дождатьсяконца мокреди (так тут называли время дождей и муссонов). Сушь здесь длилась смарта до ноября и в этой части австралийского материка была не таким уж сухимвременем, но по сравнению с мокредью казалась блаженной порой. Во время мокрединебеса поистине разверзались и низвергали настоящие водопады — лило не целымиднями напролет, а порывами, приступами, и между этими потопами все вокругсловно дымилось, белые клубы пара поднимались над плантациями сахарноготростника, над землей, над зарослями кустарника, над горами.