было, пожалуй, гораздо больше, нежели сейчас. Во всех многочисленных случаях, когда современный человек пьет чай, кофе или сладкую газировку, наши предки освежались вином, пивом, хмельным медом, а позднее еще и джином, бренди и виски. Замена всех этих напитков простой водой входила в число мер пресечения. Или же на такое обрекали себя люди истово верующие – заодно с периодическим вегетарианством, они полагали отказ от спиртного особо суровым способом умерщвления плоти. О человеке, который постоянно воздерживался от вина, судачили; такому давали более или менее уничижительные прозвища. Отсюда возникли фамилии вроде итальянской Бевилаква, французской Буало и английской Дринкуотер.

Алкоголь является лишь одним из многих средств, вызывающих привыкание, каковые средства человечество рассматривает как пути бегства за границы, обозначенные телесностью. Полагаю, среди известных ныне природных наркотических, стимулирующих и галлюциногенных веществ не найдется ни единого, чьи свойства не были бы досконально изучены еще в глубокой древности. Благодаря современной науке, имеем несметное количество принципиально новых, синтетических препаратов; впрочем, наука только того и добилась, что определила более эффективные способы выделения, концентрирования и сочетания уже известных зелий. От мака до кураре, от листьев андского кустарника под названием «кока» и индийской конопли до сибирских мухоморов, практически все растения и грибы, способные одурять, возбуждать или вызывать видения, были давным-давно открыты и изучены – и употреблялись систематически. Важный факт: он, похоже, доказывает, что всегда и везде человек ощущал устойчивый диссонанс между своим существованием (о горе, быть вечно запертым в себе!) и чем-то другим – этаким простором, ширью и свободой (по выражению Вордсворта, «чувство / Чего-то углубленного»[103]). Изучая окружающий мир, первобытные люди определенно пытались «все испытать, хорошего держаться»[104]. Для выживания «хорошее», коего следует держаться – это любые съедобные плоды, листья, семена, коренья, орехи. Но в ином контексте – в контексте недовольства своим «я» и стремления к самотрансценденции – «хорошим» становится любой дар природы, посредством которого можно качественно изменить сознание индивидуума. Такие изменения, вызываемые зельем, могут вести к худу; платой за них может быть дискомфорт в настоящем и болезненное пристрастие в будущем, дегенерация и преждевременная смерть. Но это не важно. Важно осознание, пусть всего на пару часов, пусть даже не несколько минут, себя кем-то (чаще – чем-то) другим, отличным от «твари потной». «Я живу – но то не я, а вино, или опиум, или пейотль, или гашиш живет во мне». Выйти за пределы телесного «я» – значит освободиться, и свобода эта столь ценна, что, даже достигнутая через тошноту, судороги, галлюцинации и коматозное состояние, считалась примитивными народами (да и цивилизованными тоже) божественной по самой своей сути. Экстаз посредством отравления до сих пор является неотъемлемой частью религии многих африканских, южноамериканских и полинезийских племен. Древние письменные источники неоспоримо доказывают, что столь же важна она была для кельтов, тевтонов, греков, народов Ближнего Востока и арийцев, завоевавших Индию. Дело не только в том, что «Да никакой слог Мильтона счастливый / Не объясняет Бога так, как пиво»[105]. Хмель – и есть Бог. Кельты имели особое слово для опьянения элем; оно, это опьянение, обожествлялось и звалось Сабазием. На юге Европы это был Дионис – в том числе сверхъестественная объективизация психофизического воздействия вина, с которым вышел перебор. В ведической мифологии Индра являлся божеством наркотического напитка под названием «сома»; из чего его делали – неизвестно. Герой, змееборец, Индра был этакой проекцией на небеса, олицетворением странной и восхитительной инаковости, которую испытывает человек под воздействием сомы. Полностью идентифицируемый с этим наркотическим напитком, он получает имя Сома-Индра и становится источником бессмертия, посредником между человеческим и божественным.

В наше время пиво и другие токсичные «короткие пути» к самотрансценденции уже не обожествляются. Теория претерпела изменения; теория – но не практика. Ибо на практике многие миллионы цивилизованных мужчин и женщин продолжают поклоняться не освобожденному и трансфигурированному Духу – но алкоголю, гашишу, опиуму и их производным, от барбитуратов и прочих синтетических средств, вызывающих привыкание, до старых добрых ядов, расширяющих границы собственного «я». В каждом случае, разумеется, то, что кажется богом, оборачивается дьяволом; что кажется освобождением – становится рабством. Самотрансценденция – это всегда путь вниз; он ведет прочь от человеческого, от личностного.

Подобно алкогольному или наркотическому опьянению, элементарная сексуальность, сама себя оправдывающая и не основанная на любви, когда-то обожествлялась. Ей поклонялись не только ради продолжения рода, плодовитости домашних животных и хорошего урожая, но и как проявлению абсолютной Инаковости, присущей каждому человеку, но сокрытой весьма глубоко. В теории элементарная сексуальность также давно перестала быть божеством. Но на практике у нее всё еще адептов без числа.

Элементарная сексуальность бывает безобидной, а бывает грязной с моральной и этической точек зрения. Дэвид Герберт Лоуренс великолепно описал первый вид; Жан Жене, с пугающей мощью и обилием подробностей, запечатлел для будущих поколений второй вид. Сексуальность в Эдеме и в сточной канаве – обе они обладают силой вынести индивидуума за границы «я». Однако более распространенная сексуальность сточной канавы (как нетрудно догадаться) утаскивает своих адептов на низшие уровни субчеловечности, пробуждает сознание и оставляет воспоминания о более полной отстраненности, нежели сексуальность эдемская. Вот почему все, кто чувствует зуд сбежать от собственной личности, столь тяготеют к распущенности и блуду, описанным в настоящей книге.

У большинства цивилизованных народов общественное мнение осуждает половую распущенность и наркоманию как явления, противоречащие этике. Моральное неодобрение подкрепляется мерами фискального и юридического характера. Торговлю алкоголем облагают высокими налогами, распространение наркотиков уголовно наказуемо, отдельные сексуальные практики считаются преступными. Однако есть и третий способ опуститься; забыв про наркоманию с алкоголизмом и сексуальную распущенность, мы обнаружим, что и моралисты, и законотворцы относятся к этому способу куда снисходительнее, чем к первым двум. Это тем более странно, что синдром толпы представляет непосредственную угрозу социальному устройству, причем эта угроза осуществляется здесь и сейчас, и с драматичной жестокостью, пагубной для тонкой корочки пристойности, здравого смысла и всесторонней терпимости, кои составляют цивилизацию; ущерб же от алкоголизма с наркоманией и сексуального буйства имеет долгосрочные последствия. Действительно, продолжительное оправдание всех сексуальных излишеств без разбору может, согласно Джозефу Унвину[106], целое общество довести до фатального снижения уровня энергии, закрыв этому обществу путь к высотам цивилизации. Также и наркомания с алкоголизмом, если распространятся достаточно широко, неминуемо снизят военную, экономическую и политическую мощь соответствующего общества. В семнадцатом и восемнадцатом веках спирт был тайным оружием европейских работорговцев; в двадцатом веке таковым сделался героин для японских милитаристов. Пьяный в дым негр становился легкой добычей. Что касается наркомана-китайца, он не доставлял захватчикам