– Вполне можно было обойтись звукозаписью, – заметилполковник МОССАДа Яков Берштейн, просмотрев пленку на большом экране в своемпросторном кабинете, – мимика здесь не видна, проанализировать психологическиереакции невозможно. А фотографий ее у нас и так есть в достаточном количестве.Но вообще, Аркадий, надо сказать, чтобы там вмонтировали камеру как-то иначе.На всякий случай.

– Да, конечно, они послушают, – хмыкнул Кантор, – не нашепомещение, у нас там права птичьи. Они трясут в своей каморке наркоманов, имнужен глаз под потолком.

– Ладно, черт с ней, с камерой. Пусть торчит где угодно. Такпочему ты не спросил Воротынцеву про американца? Если я тебя правильно понял,весь твой хитрый план с задержанием на шоссе и штрафом был направлен именно наразговор об американце. Кстати, скажи, пожалуйста, а что бы ты стал делать,если бы она не порвала квитанцию и заплатила штраф?

– Исключено, – покачал головой Кантор, – ни один нормальныйчеловек в такой ситуации платить не станет.

– Однако ты бы отлично выглядел, если бы она оказалась ненормальнойи заплатила, – ехидно заметил полковник.

– Ну, я и так выглядел отлично, – засмеялся Кантор, – ячестно, вежливо извинился перед возмущенной женщиной. Бюрократический абсурдсуществует в любом государстве, и в России его не меньше, чем в Израиле. А проамериканца я раздумал спрашивать, когда ребенок назвал имя Сергея Бренера. Я-тождал, что она попытается связаться с Вилли Барретом, я не сомневался, что онаобратится именно к нему. Больше-то не к кому. А тут – бабах, Сергей Бренер!Хотел бы я посмотреть, какое было бы у вас лицо, полковник, если бы выоказались на моем месте.

– Удивленное, – рассмеялся Берштейн, – у меня было бы ужасноудивленное лицо. Хорошо, что я не оказался на твоем месте. Ты у нас ведьартист, небось и бровью не повел.

– Я понял, что ее больше ни о чем нельзя спрашивать, надосрочно отпускать. С извинениями. – Аркадий Кантор уселся на ручку кресла ипринялся пощипывать короткие жесткие усы. – Там двое в самолете ее ведут и вМоскве будут вести очень плотно. Но знаете, сегодня утром я получил ответ отнашего агента из Москвы. Воротынцева Алиса Юрьевна в восемьдесят третьем годубыла завербована КГБ. Вербовал ее майор Харитонов.

– Хорошие новости, – полковник тихо присвистнул. – Ей былодвадцать, чем она занималась в то время?

– Училась в архитектурном институте. Информация получена изспецкартотеки Лубянки, часть которой три года назад удалось перекачать вкомпьютер, доступный нашему агенту. Там зафиксирован факт согласия насотрудничество, число, подпись, фамилия и звание вербовщика. Все.

– В те годы пытались вербовать каждого десятого советскогогражданина, особенно из интеллигенции, из студенческой среды, – заметилполковник, – но из тех, кто давал согласие, далеко не каждый добросовестностучал. Бывало, вербовка носила случайный, формальный характер. Мне приходилосьловиться на эту удочку не раз, когда я работал с делами эмигрантов из бывшегоСоюза.

– Да, но обычно в картотеке имеются какие-то дополнительныеданные. Причины вербовки, предполагаемый характер информации. А здесь – ничего.Кантор сполз с подлокотника в кресло, откинулся на мягкую спинку, прикрылглаза. – Беда в том, что я послал запрос на нее три дня назад, когда былзафиксирован ее контакт с американцем. А ответ пришел только сейчас.

– Ну и что? Не вижу в этом никакой беды.

– Мои люди вели ее как профана, а не как профессионала.

– Понятно, – кивнул полковник, – и тебе кажется, она засекланаблюдение?

– Не знаю. С этой Воротынцевой я вообще ничего не могупонять. Первый шок у меня был ночью, когда ребенок выпалил имя Бренера, а онаспокойно подтвердила факт своего давнего знакомства с сыном профессора. Именнотогда я и заподозрил, что она вовсе не пешка, а ферзь в этой игре. Мне дажепришло в голову, что не я ее прощупываю, а она меня.

– А тебе не пришло в голову, что профессионал не стал быпереть напролом и так рисковать? – улыбнулся полковник.

– Какой же здесь риск?

– Ну, предположим, связался бы ты с Сергеем Бренером, а онникакой Алисы Воротынцевой не знает, не помнит, в глаза не видел.

– Она подчеркнула, что они не виделись двадцать лет. Вот вы,например, можете навскидку, прямо сейчас, вспомнить кого-то, с кем двадцать летне виделись?

– Сразу не смогу, но, если подумаю, вспомню.

– Сергей Бренер тоже вспомнил. Причем моментально, –усмехнулся Кантор, я связался с одним из моих людей, работающих в охране семьи.Он придумал совершенно нейтральный повод, упомянул в присутствии Бренера ееимя. Тот заволновался, стал спрашивать, где она? Можно ли ее найти как-нибудь?Оказывается, они выросли в одной квартире, ходили в один детский сад, в однушколу. В общем, трогательная и совершенно невинная история. Подстроить,договориться заранее в такой ситуации просто невозможно. А для простогосовпадения это как-то слишком сложно.

– Похоже, не мы первые уперлись в этот тупик, в правдивую итрогательную историю о детской дружбе, – усмехнулся Берштейн. – Между прочим,если бы ко мне четыре дня назад не поступили сведения, что агентура ЦРУ вМоскве интересовалась в голландском посольстве старым московским адресомБренера, мы бы так и прозевали американское вмешательство в операцию. Воттеперь кое-что сходится, а то я ломал голову, зачем здешнему резиденту адрескоммуналки, из которой Бренеры уехали двадцать лет назад?

– То есть, вы считаете, Воротынцева озадачила покойногоШервуда точно так же, как меня?

– Ну а с какой стати его куратор срочно запросил московскийадрес Бренера?

– Однако они вряд ли успели узнать, что Воротынцева былазавербована КГБ.

– Ну, теперь это для них не столь важно. Они вне игры.Шервуд владел уникальной информацией, он никому не верил, работал в одиночку ине любил делиться даже со своим куратором, – Берштейн потянулся в кресле,сцепил руки на затылке. – Ну, есть еще что-нибудь интересное?

– Кое-что есть, – кивнул Кантор, – мой агент вел их ваэропорту. Вот запись разговора в кафе.

Кантор поставил кассету. Кабинет наполнился шумом аэропортаБен-Гурион, потом сквозь неразборчивый многоязыкий гул голосов прорвалсяотчетливый, громкий детский шепот:

«Я говорил ей, что здесь занято, но она не понимает нипо-русски, ни по-английски…»

«Чем она тебе мешает? Больше нет свободных столиков», –ответил спокойный женский голос.

Некоторые куски разговора полковник прослушал дважды. Потомвстал с кресла и молча прошелся по просторному кабинету из угла в угол.