– И вы считаете, мне поверят? – тихо спросил Бренер.

– Разумеется, – кивнул Подосинский, – кому же еще верить,если не вам?

– Нет, в том, что касается биологического оружия, мне скореевсего поверят. Но насчет добровольного раскаяния… Вы не похожи на наивногочеловека. Мое похищение в Израиле было обставлено с такой помпой, что смешноговорить о доброй воле.

– Не волнуйтесь. Мы смоделируем ситуацию таким образом, чтоникто не усомнится в вашей искренности. Нам предстоит еще оговорить множестводеталей, но не здесь и не сейчас. Сейчас наша с вами задача прийти к согласиюпо общим вопросам. А частности обсудим позже.

– Такую частность, как моя дальнейшая судьба, мы тоже будемобсуждать позже? – усмехнулся Бренер, глядя в упор в маленькие черные глазкисобеседника. – Я уже понял, что вы хотите скомпрометировать израильскоеправительство с моей помощью. Зачем вам это – не знаю, но думаю, дело всеголишь в деньгах. Очень большие деньги – это уже политика. То есть вы собираетесьна моих публичных откровениях заработать свои большие деньги.

– Это не совсем так, – широко улыбнулся Подосинский, – нестоит делать из меня матерого циника, акулу капитализма. Давайте сформулируемнашу задачу несколько по-другому. Я с вашей помощью приостанавливаю страшнуюгонку биологического вооружения. Да, мне это выгодно. Но не только из-за денег.Я стратег. Я смотрю в будущее. В мире, зараженном вирусами, над которыми выработаете по заданию израильского правительства в своей лаборатории, деньги непонадобятся никому. Даже мне. Я хочу не только получить свой куш, но иподстраховаться на будущее. Разве плохо сочетать полезное с приятным?

– Лично мне в этой высокой драме отводится довольно низкаяроль. Я предаю интересы страны, в которой прожил двадцать лет и к которой,знаете ли, у меня нет претензий. Меня и мою семью не обижали в Израиле.

– Вы никого не предаете, – покачал головой Геннадий Ильич, –вы спасаете мир от возможной катастрофы.

– Ох, давайте немного сбавим тон, – поморщился Бренер.

– Тон вполне уместен, – серьезно произнес Подосинский, – явовсе не преувеличиваю.

– Ладно, как вам угодно, – махнул рукой Бренер, – меняинтересует одно: потом куда меня денете? Я ведь понимаю, что в Израиль ужевернуться не смогу.

– А куда вы сами хотите?

– В Россию.

– Вы это серьезно? – вскинул брови Подосинский. – Вы желаетепродолжить свои разработки в России?

– Никаких разработок я продолжать не желаю, – покачалголовой Бренер, – я просто хочу прожить остаток жизни на родине.

– Простите, в каком качестве?

Инге надоело сидеть и слушать непонятную русскую речь. Онавстала и вышла из каюты. Эдик молча убирал посуду со стола. Где-то на яхтенаходились еще трое арабов, но их не было видно.

– В качестве тихого московского пенсионера, – Бренер сразупочувствовал себя спокойней, когда вышла Инга, и принялся за еду. – Сколько стоитмаленькая однокомнатная квартирка где-нибудь на Самотеке или на Мещанской, незнаете случайно?

– Случайно знаю, – улыбнулся Подосинский, – тысяч запятьдесят можно купить вполне приличную.

– Ну, такая сумма у меня найдется. И еще останется на жизнь.Буду самому себе выплачивать небольшую пожизненную пенсию. От вас мнепонадобится только помощь в переводе денег из швейцарского банка в какой-нибудьнадежный российский, я в этих делах ничего не понимаю, а также новое имя исоответствующие документы. Вы ведь собираетесь использовать меня в качествесвидетеля?

– Именно так, – кивнул Геннадий Ильич.

– Ну вот, – Бренер аккуратно намазал французский паштет натонкий ломтик поджаренного ржаного хлеба. – Во всем цивилизованном миресуществуют специальные программы защиты свидетелей. Если я откажусь выполнитьваши условия, меня убьют через пару дней. Если соглашусь и выступлю сзаявлением, меня прикончат не позже чем через месяц мстители из МОССАДа. Семьюмоего сына вряд ли кто-то тронет. Вам в случае отказа будет достаточно моейсмерти, МОССАД просто не рискнет, да и зачем? Сын за отца не отвечает. Но меняони прикончат непременно. Либо посадят лет на двадцать как предателя родины.

– Ну зачем же так мрачно? Понятно, что вернуться к прежнейжизни и к работе на Израиль вы уже не сможете. Однако существуют другиеварианты. Позже, можно будет найти доказательства, что вас все-таки заставиливыступить. Когда информация о биологическом оружии станет известна всему миру икомиссия ООН посетит лабораторию в Беэр-Шеве, можно будет спокойно занятьсявашими личными проблемами. Хороший адвокат без труда докажет, что выдействовали по принуждению, и тогда вряд ли вас кто-то посмеет тронуть.Побоятся еще одного скандала. Я должен знать главное. Когда все кончится, накого, на какую страну вы бы хотели работать? Если на Россию – можно подумать иоб этом варианте. Ваши мозги очень дорого стоят, профессор. Не забывайте обэтом. И не смущайтесь, выдвигая свои условия.

– Вы не поняли, Геннадий Ильич. Я не хочу больше работать.Вообще не хочу.

– Да, этого я действительно понять не могу, – Подосинскийразвел руками. Вы один из лучших специалистов в мире, вы еще совсем не стары.Вы могли бы зарабатывать огромные деньги. Да и не только в деньгах дело. Ведьвы ученый, вы не сможете жить без своих исследований.

– Смогу. Очень даже отлично проживу, – усмехнулся Бренер.

– Ну, это сейчас вам так кажется. Вы устали, перенервничали,столкнулись с мрачной стороной жизни, о которой прежде не имели представления.Но когда все кончится, вы…

– Оно никогда не кончится, – покачал головой профессор, –вся эта ваша международная политическая помойка, сдобренная деньгами ичеловеческими потрохами, будет существовать вечно. Я хочу стать тихиммосковским пенсионером, играть в домино на бульваре, прибегать к открытиюуглового продмага и занимать очередь за свежей «Докторской» колбаской.

– В Москве давно нет очередей, профессор, – улыбнулсяГеннадий Ильич, продмаги превратились в чистые красивые супермаркеты, в которыхне меньше сортов колбасы, чем в любом супермаркете Нью-Йорка, Парижа илиТель-Авива.

– А «Докторскую» производят? – забеспокоился Бренер. – Илизакупают всю колбасу у финнов?

– Производят, – кивнул Подосинский, – не хуже, чем двадцатьлет назад.

– Ну хорошо, – вздохнул Бренер, – я куплю себе «Докторской»в супермаркете, заберусь на диван и буду смотреть футбол по телевизору,«Спартак» – «Локомотив». И еще буду читать книжки, на которые всю жизнь у меняне хватало времени. Пушкина хочу перечитать, всего, не спеша, с первой допоследней строчки, с примечаниями, сносками, личными письмами, черновиками инабросками. Так же не спеша перечитаю Гоголя, Чехова, Бунина. Знаете, во времяприключений, которыми я обязан вам, дорогой Геннадий Ильич, я пару раз чуть неумер. И вот представьте, меня теперь мучает одна странная мысль: вот умру, таки не перечитав спокойно, без спешки, мою любимую русскую классику. Впрочем,вряд ли вы меня поймете. Вы из тех, кто всегда спешит, и Пушкина только в школепроходили.