Он обозначил несколько вопросов, на которые нам необходимо найти ответ: «Быть готовым заплатить собственной жизнью за удовольствие видеть, как умирает кто-то другой, – для нас нонсенс. Мы также не знаем, есть у этого явления какая-то особая психология или нет. Нам нечего об этом сказать, мы совершенно бессильны. Нам не дано даже это документировать, ибо терроризм – совершенно новая ситуация, эксплуатирующая мусульманскую традицию, но неизвестная классическим исследованиям ислама. Даже с мусульманской точки зрения нынешний разгул терроризма есть нечто невиданное. По сути, это современная попытка противостоять самому могущественному и утонченному орудию западного мира – технологии. Но каким образом терроризм это делает, не понимаем ни мы, ни даже, быть может, адепты классического ислама».

Недостаточно просто осуждать теракты, ведь подобные мысли, служащие нам для самозащиты, не свидетельствуют о желании что-то понять. «Часто мы даже не хотим ничего понимать, желая сами себя успокоить»429.

* * *

«Никогда больше», – поклялись мы себе после 11 сентября. Думали, что худшее осталось позади, но даже когда мы начали привыкать к новому миру, этому царству неопределенности, в далеких странах назревали новые адские ужасы. Память о самом опустошительном теракте на американской земле постепенно поблекла. Это событие низвели до негласной нормы. В интервью 2008 года Жирар сказал, что тогда «все соглашались, что это событие крайне необычное, новое и ни с чем не сопоставимое. Думаю, теперь многие с таким тезисом не согласятся. Из-за войны в Ираке отношение американцев к 11 сентября, увы, подпало под влияние идеологии. Заострение внимания на 11 сентября стало расцениваться как „консерватизм“ и „алармизм“… Да, я считаю это событие основополагающим, и умалять его значение сегодня фундаментально неверно, – продолжал он. – Нормальное желание проявлять оптимизм, не замечать того, что с точки зрения насилия наше время уникально, – это желание хвататься за любую соломинку, сделать так, чтобы наше время казалось лишь продолжением насилия ХХ века. Я лично считаю, что это новое измерение, новое глобальное измерение. То, что пытался сделать коммунизм – вести воистину глобальную войну, – свершилось, и теперь это происходит взаправду»430. Одним субботним днем в середине ноября, спустя тринадцать лет после 11 сентября, сторонники самопровозглашенного «Исламского государства» намекнули, что будет опубликован новый видеоролик с английским переводом, – и вскоре после полуночи он появился в интернете.

Палач – его голову скрывал черный капюшон с горизонтальной прорезью для глаз – шел вместе с дюжиной боевиков ИГИЛ. Каждый из них вел, ухватив за затылок, пленного солдата. Проходя мимо набитого ножами деревянного ящика, каждый джихадист брал себе нож. Затем солдаты опустились на колени, боевики выстроились позади них. Палач в черном (в его голосе, уже знакомом по записям предыдущих «шоу», звучал британский акцент) заговорил, обратившись с ритуальной бравадой к американскому президенту: «К Обаме, псу Рима: сегодня мы режем солдат Башара, а завтра будем резать твоих. С дозволения Аллаха мы сорвем этот финальный и последний крестовый поход, и „Исламское государство“ скоро, как сказала твоя марионетка [британский премьер] Дэвид Кэмерон, начнет резать ваших людей на ваших улицах».

От предыдущих видеороликов этот отличался тем, что отрубание голов несчастным солдатам снимали крупным планом, детально, направляя объектив и на палачей, и на жертв. Затем «пресс-секретарь» в черном встал перед отрубленной головой, лежащей на земле; она была мишенью его слов, когда он сказал на камеру: «Вот Питер Эдвард Кассиг, гражданин твоей страны». Он напомнил Обаме слова Абу Мусаба аз-Заркауи: «Здесь, в Ираке, зажглась искра, и она станет пылать все жарче, если будет на то воля Аллаха, пока не сожжет армии крестоносцев в Дабике». Видеоролик завершался стандартной для «Исламского государства» концовкой; если у нашей эпохи вообще есть символ, то, возможно, это он и есть: одинокий боевик, в руках у которого гигантское знамя ИГИЛ – черное полотнище с белыми буквами и знаками. То был не первый случай, когда обезглавили гражданина западной страны: за несколько месяцев таких казней было пять или шесть. Жирар вновь оказался пророком: мы как-то свыклись с тем, что на наших телеэкранах, в роликах на ютубе, на наших улицах люди в капюшонах отрубают головы американцам. Вершащие геноцид убийцы когда-то вызывали омерзение, а теперь – лишь скучающую зевоту, и мы уверяем, что бессильны прервать эти события, меж тем как незнакомцы в черном сеют ужас в наших рядах. Такова новая нормальность, и сейчас, когда вы, читатель, держите мою книгу в руках и читаете эти слова, ее наверняка уже затмило что-то еще более гнусное и нигилистическое.

* * *

Работа над «Завершить Клаузевица» стала погружением в сокровенное. В итоге Шантр и Жирар в тесном сотрудничестве подготовили текст в две тысячи страниц и оба поставили под ним свои подписи. Марта сказала, что весной 2007 года Рене остался «весьма доволен» окончательной версией.

Некоторые говорили, что в «Клаузевице» больше Шантра, чем Жирара, что собеседник слишком перетягивал одеяло на себя. Некоторые усомнились, что это действительно работа Жирара, – очень уж она мрачная. Но Марта подтвердила: мрачный оттенок книги – вклад самого Жирара. Как она мне сказала, он настаивал на том, чтобы не смягчать апокалиптичность текста, а, напротив, усиливать ее до максимума. Другие утверждали, что на страницах книги чувствуется авторский стиль Шантра, не Жирара. Но Шантр сказал мне: да, стиль действительно его, но мысли принадлежат Жирару, и Шантр никоим образом не стоял за «Завершить Клаузевица» вроде Свенгали. То, что я услышала от Шантра, совпало с моим впечатлением от щепетильного отношения Жирара к его собственным текстам. Шантр сказал: «Он не менее четырех раз переписывал всю книгу вместе со мной. Каждая страница проверена Рене очень тщательно». Еще раньше один коллега Жирара дал похожий отзыв о другой работе, написанной им в сотрудничестве, – «Вещах, сокрытых от создания мира»: та, дескать, целиком сработана руками Угурляна. По натуре Жирар au fond 431довольно пассивен, но мне мало верится, что он позволил бы, чтобы им кто бы то ни было вертел. Жирар проделывает трюк, как жонглер: притворяется, что булава вырвалась из-под контроля, но она, описав круг, возвращается, покорная ему, как никогда.

Я сама имела опыт работы с Жираром над текстом в формате «вопрос – ответ». Было это, когда период его сотрудничества с Шантром давно закончился, а серия инсультов слегка притупила его острый ум. Но даже в те времена он редактировал наше интервью тщательно, беспрерывно переделывая свои высказывания; в итоге Марта была вынуждена вмешаться, иначе мы бы не сдали текст в срок. Его снедало желание что-то заново обдумать, переработать, потом переработать еще. Полагаю, в остальных случаях совместной работы он вел себя точно так же.

Некоторые критиковали «Завершить Клаузевица» также за принадлежность к давно сложившемуся жанру «стариковских пророчеств о близости конца света». В данном случае такой упрек пренебрежителен, да к тому же оскорбляет последовательность и глубину убеждений Жирара и его заключительных мыслей о нашем времени. В любом случае этот жанр заслуживает уважения – он отражает неизбежность конца для всякого из нас; вот и Жирар, предчувствуя свой конец, взглянул на мир, с которым вскоре должен был проститься. Глядя в лицо собственной кончине, он, как ни поразительно, впал в умиротворенность.