которая не умеет обижаться и проглатывает обиду. Мой брат говорил, что будет рядом, а потом уехал в другой город. Я понимаю, что он женился, у него семья, но он забыл про меня! Ему стало всё равно, что со мной происходит! Гловер… говорил, что никогда такого не испытывал, а потом бросил меня, потому что работа важнее. И я не знаю, могу ли я ему доверять сейчас, когда он клянётся, что пересмотрел свои взгляды. Я всё равно постоянно вспоминаю те его слова, всё равно жду, когда он меня снова бросит! И ты…

С её щёк текли слёзы, её трясло, но Фрида говорила, потому что, вероятно, слишком многое на огромной душе лежало, потому что боль пронзала насквозь, потому что устала от ощущения ненужности. И Йенс чувствовал себя самым последним мудаком на свете. Эта глупая девчонка ведь действительно приняла всё на свой счёт, решила, что Ольсен просто наплевал на неё. Йенс, честно сказать, редко видел Эльфриду такой. Она была очень сдержанной большую часть времени, легко переносила любой удар судьбы — ну или старательно делала вид, плакала часто, но это был плач освобождения, который потом приносил спокойствие. Сейчас же это была самая настоящая истерика, и чувства разрывали Пауэлл напополам. Йенс правда хотел убить себя, потому что он стал последней каплей, он довёл её до этого. А стоило ведь всего лишь поговорить раньше.

— Мама говорила мне найти подругу, перестать хвататься за мужчин, — Фрида вытерла слёзы рукавом кофты. — А я не могу! У меня никогда не было хорошей подруги, но был самый лучший брат, и был ты — мой лучший друг, которому я думала, что могу доверять, который, я думала, не поступит со мной также, потому что ты был рядом, когда всё было ужасно и отвратительно. А теперь ты отдаляешься, ты бежишь от меня. Почему?! Ты даже не сказал, что произошло! Ты просто исчез! Я тебя давно считаю своей семьей, старшим братом, наверное… а ты?! А кто я для тебя?! Обуза? Почему, Йенс, почему?! Хотя не говори… я знаю, я ведь всего лишь Эльфрида. Я не та девушка, которой дорожат, о которой беспокоятся, не та, ради которой что-то делают… я всего лишь глупый ребё…

— Фрида, — резко перебил Йенс. Он больше не чувствовал себя способным вынести это, да и видеть слёзы подруги — пытка невозможная. — Ты никогда не была и не будешь обузой для меня, — девушка всхлипнула и уткнулась лбом в лежащие на столе сложенные руки. — Я тоже считаю тебя своей семьей, но ты же видишь, какой хуевый из меня семьянин. Ты же видишь, какой я хуевый отец, видишь же, что мой сын растёт чуть ли не сам по себе, — он тяжело вздохнул. — Дело не в тебе, вообще не в тебе, ты… ну… ты хорошая подруга. А я трус. Я просто никак не мог решиться тебе сказать, вот и всё! Я долго думал, пытался составить нужные фразы, но мне было так страшно, что я просто оттягивал этот момент, понимаешь? Я просто трус. И ты не всего лишь Эльфрида, ясно тебе? Ты заслуживаешь того, чтобы тобой дорожили, чтобы о тебе беспокоились и чтобы ради тебя сворачивали горы. А я мудак, который зациклился на своих чувствах и наплевал на твои. И… ударь меня за это!

— Не хочу я тебя бить! — всхлипнув, воскликнула Фрида. Она подняла голову и попыталась вытереть слёзы, которые всё равно продолжали течь. Йенс, не отрываясь, смотрел на неё, потому что чем больше смотрел — тем сильнее болело. — Просто объясни. Скажи, что случилось.

— Помнишь, я рассказывал тебе… о той женщине? — тяжело вздохнув, спросил мужчина. Эльфрида кивнула головой. — Она очень дорога мне, и я точно знаю, что люблю её, — он поморщился, потому что говорить кому-то другому об Эрике было странно и необычно. — И я хочу, чтобы она доверяла мне. У неё… есть некоторые проблемы. И она волновалась из-за наших с тобой отношений. Попросила, чтобы я забрал у тебя ключи и не приводил домой.

Некоторое время Эльфрида молчала, словно обдумывала сказанные слова. И Йенс покорно ждал своего приговора. Он опустил голову, ожидая, когда Пауэлл назовёт его эгоистичным мудаком, выльет на него недопитое пиво и выйдет из паба, бросив напоследок, что больше не хочет его никогда видеть.

— Йенс, прости, конечно, но ты дурак? — бесцветным голосом спросила Эльфрида.

Ольсен поднял глаза на Пауэлл, ожидая от неё несколько иной реакции. Сама же девушка смотрела на мужчину в ответ, слегка приподняв одну бровь.

— Что?

— То! Какой ты трусишка… ты должен был сказать мне это сразу, чтобы ни ты, ни я себя не накручивали, — Фрида легонько ударила Йенса кулаком по плечу. — Я могу понять твою женщину. Наши отношения странные. В смысле, мы понимаем, кем мы являемся друг для друга, но для остальных наши отношения могут выглядеть странно, — она пожала плечами. — Я вижу по Гловеру, что он очень ревнует, но не может ничего сказать — сам ведь очень виноват передо мной и пытается заслужить прощения.

— Ты не злишься? — удивлённо переспросил Йенс.

— Злюсь. Но только за то, что ты молчал, — спокойно отозвалась Эльфрида. Кажется, истерика отступала.

И вдруг Йоханесс ощутил невообразимое облегчение, как будто бы всё это время тащил на спине целую тонну камней, которые сейчас позволили скинуть. Правда, за облегчением пришло осознанием идиотизма ситуации, ведь если бы Ольсен просто поговорил с подругой раньше, но получилось бы избежать всех этих волнений и переживаний. Не пришлось бы видеть, как Фрида плачет, не пришлось бы тонуть в чувстве вины. Пауэлл была… слишком уж понимающей. Нереальный человек.

Поддавшись чувствам, Ольсен уткнулся лбом в плечо Фриды и обнял её одной рукой за рёбра.

— Прости, пожалуйста, прости. Я такой придурок.

— Я знаю, — хихикнула Эльфрида, потрепав Йенса по волосам. — Если твоя женщина вдруг начала беспокоиться и ревновать, не означает ли это, что у вас есть прогресс?..

То, как из чужих уст прозвучало «твоя женщина», заставило мурашки пробежаться по коже. Эрика его женщина. Ольсен бы всё отдал, чтобы это действительно было так.

— Не знаю, — тяжело вздохнул Йоханесс, отпустив девушку и подняв голову. — Когда дело касается её — я вообще ни в чём не уверен. Она очень сложная для моего понимания, и ей очень не нравится, когда я пытаюсь узнать её лучше. Каждая крупица новой информации — сладость.

— Ого, такая скрытная? — удивилась Пауэлл. То, как быстро она забыла о недавней ссоре и вновь стала той