Он на ходу отводил ветки кустарника, через который шел напролом,но все так же старался не хрустеть сучьями под ногами, даже придерживал, чтобыне хлестнули по ней, такой нежной и хрупкой, но все проделывал бездумно, глазасмотрят вдаль, а тоска в них только растет.

– Что колдун… Это просто… Либо я его, либо он меня. Ивсе. А вот из тысячи тысяч дорог выбрать верную, да еще других убедить идтиименно по ней… вот это и есть подвиг! Подвижничество.

Она покачала головой.

– Ты выбираешь слишком трудные дороги.

– Я за справедливость, – объяснил он.

Она возразила:

– А я – за милосердие! Мир на одной справедливости –жестокий мир. Не всякий там проживет. Да, ты сможешь, но много ли таких?Остальные – простые люди. Им надо одурманивать себя мечтами, грезами,надеждами. Они дорисовывают себе в этот мир чудеса… иначе сойдут с ума отбезысходности.

Он поморщился:

– Понятно. И пьют для того, да? Как тебе понравилось,когда тебя в корчме начали лапать?

Она передернула плечами, даже чуть побледнела, но возразилаживо:

– Да, это не нравится, но это… побочное! Зато человекпопадает в мир своей мечты, ему сразу становится легче. Хотя наяву – да, ведетсебя иногда, как свинья. Но не каждый. Большинство просто ложатся и мирнозасыпают.

– Засыпают, – передразнил он зло, – когдастолько нужно сделать! И, главное, сделать можно. Когда многому можнонаучиться, многое суметь, многого добиться, понять, узнать, сотворить…

Голос его дрогнул, она ощутила в нем такую безнадежность итоску, что проглотила заготовленные возражения. Нельзя бить по больному месту,мужчины в самом деле иногда такие чувствительные, что у них все становитсясплошной раной, а женщина в первую очередь должна быть лекарем, даже если и нелекарь, а сама гадина полосатая.

Деревья впереди расступились, в проеме засерела городскаястена и распахнутые ворота с деловито выкатывающимися пустыми телегами.Возчики, распродав товар, возвращаются веселые и довольные, свистят, улюлюкают,переговариваются громко и радостно.

Дорожка идет слегка вниз, Барвинок опередила тяжелошагающего волхва и, прыгая, как козленок, через выступающие корни, помчалась квыходу из леса.

Олег шел в самом деле угрюмый, на лбу тяжелые морщины, амысль свербит, как у простого и ленивого человека, в поисках чуда: вот быкак-то разом решить задачу, а не муторно ходить по землям и уничтожать запасымагической воды, заодно побивая колдунов…

Погруженный в невеселые думы, он услышал испуганный женскийвскрик, вскинул голову и невольно замер на месте. Лохматый мужчина захватилБарвинок локтем за горло и, прячась за нею, приставил нож к ее шее в том месте,где идет яремная жила.

– Бросай лук! – закричал он страшным голосом.

Олег спросил непонимающе:

– С чего это вдруг?

– А то зарежу!

Он сдвинул плечами:

– Ну и режь. Мне-то что?

Разбойник шумно сглотнул слюну, повторил уже менее уверенно:

– Я ее зарежу, вот увидишь!

– Дык хоть прямо сейчас, – ответил Олег. –Мне обузы меньше. Не можешь? Тогда я сам ее пристрелю. А ее родне скажу, чтоубил ты…

Он поднял лук, неспешно натянул тетиву, наложил стрелу.Лохматый согнул колени, присел за Барвинок, чтобы и на палец не возвышаться надпленницей, а то кто знает этого дурака, дикари стреляют метко, вдруг дарешится, поговаривают же про умельцев, что с сорока шагов бьют прямо в глаз…

Барвинок смотрела отчаянными глазами. Олег повел чутькончиком стрелы, выбирая место. Она видела, что он готов разжать пальцы, хотелав ужасе закрыть глаза, но заставила себя смотреть этому гаду, этому предателюпрямо в его бесстыжие зеленые глаза.

Стрела исчезла с тетивы, донесся сухой щелчок и дикий крикза спиной. Она в ужасе дернулась, но что-то держало внизу. Она в страхеопустила взгляд, оперение стрелы торчит из ее платья, заткнутого ей между ног стакой силой, что стало больно в низу живота.

Она рванулась, чувствуя между ногами твердое древко стрелы.Платье затрещало, Олег буднично повесил лук через плечо, а Барвинок с воплемосвободилась и бросилась ему в объятия. Ногам стало прохладно, разорванноеплатье болтается, как крылья у взлетающей большой птицы.

Олег погладил ее по голове. Она всхлипывала и хватала его зашею.

– А ты длинноногая, – сказал он одобрительно.Посмотрел поверх ее головы на корчащегося в судорогах и добавил: – А вот он –нет.

Она проследила за его внимательным и уже мужским взглядом,только сейчас поняла, что платье разорвано почти до пояса, застеснялась и,торопливо сведя колени, прикрылась руками, а потом ухватила кокетливоразвеваемые ветром половинки и попыталась свести вместе.

– Не смотри, – попросила она умоляюще. – Ястесняюсь.

– Возьми в моей сумке иголку с ниткой, – предложилон.

– У тебя и это есть? – спросила она изумленно.

Он кивнул.

– У меня есть не только иголка с ниткой.

Разбойник упал на землю и, зажимая рану ладонями, сучилногами. Олег брезгливо наступил ему на шею, влажно хрустнуло, он подвигалногой, словно растирая что-то гадкое на подошве, потом отступил и в самом делепошаркал ею о ковер.

Ткань разорванного платья то и дело выскальзывает из умелодрожащих пальцев, Барвинок испуганно вскрикивала, а то вдруг волхв смотрит вдругую сторону и не заметит, какие у нее чудесные длинные ноги изумительнойформы, поспешно ловила трепещущие концы ткани и удерживала на месте.

– Отвернись, – попросила она торопливо.

– Чего?

– Я стесняюсь!

– А-а-а, – сказал он. – А что у тебя не так?А то я не заметил.

– Это кто?

– Один из слуг, – ответил он равнодушно. –Еще не знает, что его повелителя и благодетеля уже нет. Ничего, скоро всеузнают и разбегутся. Да брось ты хвататься за платье!.. У тебя все хорошо, ачто другие увидят… гм… мы сегодня все равно уйдем отсюда. Пусть мне издализавидуют.

Она скромно шла за ним, как бы прячась, но время от временикак бы нечаянно выходила то справа, то слева, в ушах звучат чудесной музыкойего слова, что горожане ему будут завидовать, значит, оценил фигуру и вообще еевсю, наконец-то выбила из него признание, мужчины почему-то скупы на такиеслова, не понимают, что ценность сказанного не уменьшается, как бы частопохвалу женщине ни говорили…

Вечером, после сытного ужина на постоялом дворе, ониподнялись в комнату. Олег одобрительно кивнул, чисто, большая двуспальнаякровать и широкая лавка, даже стол и две табуретки, хорошо, не зря деньгиплачены, а она разделась, долго и старательно зашивала разорванное платье,краем глаза поглядывая на волхва, но этот ничего не понимающий кабан в самомделе, как и обещал, отвернулся, дурак набитый…