Серебряников сидел обвисший, отяжелевший и смногозначительной презрительной улыбочкой смотрел на недожеванный кусочекчавычи, свернувшийся подобно дождевому червю в чашке с недопитым кофе, кудапопал по неведомым путям природы. Он боялся голову поднять, потому что всезакружится, и почти не слышал, а может быть, только еле-еле оскорбления друзейи тихий щебет танцовщиц.

Он уже забыл про сегодняшнее утро, про толчок восторга инеудержимый порыв, который он испытал под пронзительным ветерком, кружащим поделовому центру Москвы, забыл про этот неудержимый порыв воспоминаний ни о чем,о молодости, может быть… Раз, и он приказал остановить машину! Два, и впереулке появились три балерины, как иллюстрация к воспоминанию ни о чем, омолодости, что ли…

Водитель Талонов сразу выполнил приказ и не стал напоминатьхозяину об иностранной делегации, о вручении почетных грамот, о юбилейномконцерте, о беседе со знатными металлургами по поводу путей искусства. В концеконцов, все решает половой орган, так всегда считал водитель Талонов, аинтуиция его никогда не подводила. Иди, хозяин, гуди, а я пока пошабашу породной Москве!

Пантелей смотрел на поредевшую, пропаханную партактивамишевелюру друга, на набухшее его лицо, в котором не осталось уже почти ничегочеловеческого, и думал с тоской: в тебе почти уже нет ничего человеческого, мойдруг, кроме склонности к маразму, в тебе почти уже ничего не осталось юного,д'артаньяновского, ничего безумного, кроме постоянной твоей склонности кмаразму, мой друг, наш слабый вождь. Как мы тогда ошибались, принимая твоеполитиканство за наше общее политиканство, твою изворотливость за нашу общуюизворотливость, твою дутую силу за нашу общую артистическую силу… И как желегко они тебя перекупили, да и как же легко они всех нас расшарашили,размежевали, отсекли, упекли, перековали…

– Пантелюша! – вскричал вдруг «блейзер». –Расскажи нам в двух словах содержание пьесы «Три сестры»!

При имени «Пантелюша»лицо Вадима Николаевича отразилонекоторое беспокойство, взгляд его с чавычи поднялся повыше, мокрой тряпкойпрошелся по лицам присутствующих, но ничего не прояснил, а только размазал.Затем Серебряников упал лицом на край стола и прорычал:

– Если появится Пантелей, скажите ему, что он подлец!

Палец корифея помешал кофейную жижу и выразительно показалвсему столу объект наблюдений, ниточку непрожеванной красной рыбы – тоже, мол,бессловесная тварь, а жить хочет! После этого все уже упало в ВадимеНиколаевиче, все обвисло для отдыха в Эрмитаже маразма.

Ничто не дается без упорного труда, и фигурное катание неявляется исключением. Сестры с детства росли в спортсекциях под заботливым окомстаршего персонала, гибких мужчин и тяжеловатых мускулистых женщин.

Зачем я здесь? Кого я жду? Кокошкину, Митрошкину,Парамошкину? Почему не слинять в мгновение ока, оставив рассказ незаконченным?

Хотя сестры принадлежали к поколению, которое непредставляло себе жизнь вне системы Интервидения, их квартира была шедевромстарорусского стиля. Мамаша, чемпионка РККА по пулевой стрельбе,коллекционировала помятые в боях за независимость самовары, а папаша, страстныйорнитолог, день-деньской вел милый пересвист со своими щеглами, чижами,дроздами, а по утрам, сокровенно урча, пил сырые яйца. Семья взрослела вместесо страной.

– Представляете, девочки? Тузенбах – Элвис Пресли,Вершинин – Френк Синатра, Соленый – Адамо!!! Все в наших руках! Коопродакшн насредства княжества Монако! Полифония! Полигамия! Сри систерс ар дансинг, чувакиар сингинг!! В Москву! В Москву! – Руки «блейзера» двигались подскатертью, словно он там пленку проявлял.

В дошкольный период сестрички интересовались периодическимикровотечениями из матки и потому вечно ходили исцарапанными: кошка Сицилия нежелала быть объектом наблюдений.

– Вам нравится поэзия Иосифа Бродского? – спросилав паузе Кокошкина своего соседа, поэта Федорова-Смирнова.

Этим вопросом девушка хотела себя немножко приподнять изобщего круга животных устремлений, спасти себя хотя бы на время от потных лап,показать, что она не только танцующая фигурка, услада мужчин, но еще и личностьс внутренним миром. Такая инстинктивная ловкость – не редкость у простодушныхсуществ.

– Бродский? – полыхнул поэт томатным соусом.Девушка продолжала, не ведая дурного:

– Помните, как это у него?… Семь лет спустя он прикрылей ладонью веки, чтобы она не жмурилась на снег, а веки, не веря, что ихпробуют спасти, метались, будто бабочки в горсти…

– Говна! – взревел Федоров-Смирнов. –Бродский воображает себя Лермонтовым! Если он Лермонтов, то я тогда кто?!

Они учились в школе, но многого не понимали. В чем,например, смысл русской матрешки, с ее бесконечными копиями, заключеннымивнутри? Имеет ли шансы несовершеннолетняя девственница на какую-нибудь роль всовременном движении молодежи? Почему женщины передовых социалистических странне развертывают борьбу за обезболивание абортов?

Младшенькая, мучимая собственными «проклятыми» вопросами,однажды явилась в молодежный клуб при палеонтологическом музее. В чем принципразмножения тритона? Как спариваются разнополые утконосы? Возможен ли любовныйакт между самкой цапли и самцом фламинго? Старшие сестры прибежали в панике –перепутала музей, дурочка!

Развитие шло прямиком к зрелости, и сестры, сидя назаседаниях бюро Краснопресненского РК ВЛКСМ или в активе кафе «Печора», взывалик перелетным птицам – в Москву, в Москву!!

В закатных странах ширился бунт молодежи, у нас же все былов основном спокойно, и лишь в славянофильских кругах столицы всех славяншепотом расползались слухи об изобретении евреями Скандинавии резиновыхгениталий.

– Эх, жалко, магнитофона нету, – сокрушался«блейзер». – Готовый сценарий, либретто… Пантелюша, извини, мы сейчас затебя выпьем. Выпьем, друзья, за синтетическое искусство, за либидо, за удачу!