Северо-западное направление резко изменилось напротивоположное, то есть юго-восточное, потом несколько шагов прямо на восток,поворот, еще поворот, и, взмахнув гривой, как флагом атаки, Алиса устремиласьточно на запад. Пантелей наконец догадался, что она петляет между столиков – кнему! Возможно ли? Ведь муж ее здесь, да и с «блейзером» она сегодня договариваласьнасчет пистона, да и вообще сколько тут всяких…

– Хороша баба? – спросил, придвигаясь с рюмочкой,жуя красными морковными губами, антисемитствующий поэтишкаФедоров-Смирнов. – Нравится баба? Я ее драл!

Федоров-Смирнов – самая распространенная русская фамилия.Вовсе не Иванов, не Петров и не Сидоров. Три брательника Иван, Петр и Сидор –это тройственный дух русского анархизма: раззудись плечо, размахнись рука, разпошла такая пьянка, режь последний огурец! Это все прошлое, история. Нынешнийрусский – это Федоров-Смирнов. Когда он мне встречается и по-свойски улыбаетсяеще ча двадцать шагов, я передергиваюсь, предчувствуя его руку, мокрую, каксуку. Губы его морковные, а потный его взгляд ужасен – где-то обожрался, где-тонедоел. Федоров-Смирнов, хочу я ему сказать, мы с тобой не враги, и не друзья,и уже тем более не соотечественники. Я Пантелей – соотечественник Ивана, Петраи Сидора, но я не твой соотечественник, Федоров-Смирнов!

Алиса выбралась из лабиринта столиков и шла теперь прямо кПантелею. Расклешенные джинсы, пятнистая маечка а-ля хиппи… все краски ееодежды, и лица, и тела согласно играли теперь, словно рок-н-ролл среднеготемпа.

– Видишь, какая шикарная баба, а я ее барал, каккурву, – пробормотал Пантелею на ухо Федоров-Смирнов.

Он хотел было тут же «слинять», но Пантелей удержал его заруку: погоди, погоди, Федоров-Смирнов, вот онприближается, пик вечера, и мы стобой будем в центре событий.

– А мы тут спорили, Пантелей, – весело сказалаАлиса. – Не ваш ли это ходит по Москве анекдот про газовую плиту?

С мимолетным удивлением она глянула на Федорова-Смирнова,который слегка трепыхался в руке Пантелея.

– Алиса, и ты, Федоров-Смирнов, – сказалПантелей, – вы ничего не хотите сказать друг другу?

– Кому? – Алиса совсем уже удивилась. – Ему?Как поживаете, месье? – Громким шепотом Пантелею в ухо: – Что это засубчик?

Федоров-Смирнов тянул сквозь зубы водочку и морковнымигубками изображал светский цинизм.

– Кончай, Алиска. Старых друз-зей, хе-хе, не узнаешь?Не помнишь, а? Между прочим, тут есть хата в двух шагах. Смотаемся? На часок,а? Потренаемся?

Тут произошел небольшой, вернее, неопределенный провал вовремени, но не успела Алиса и брови приподнять, как снова хлынула лавинасекунд, и Пантелей вцепился в глотку Федорову-Смирнову. Есть ли тут правые ивиноватые в этой истории, не разберется и мудрец Платон. Что побудило Пантелеясхватить за мокрое горло неприятного приятеля – звериный инстинкт илиблагородно-таинственный гнев? Что побудило Федорова-Смирнова оклеветатьпрелестную даму – антисемитизм, зависть к Пантелею или скрытая влюбленность внедостижимую грезу? Что побудило прелестную даму лечь под это вонючее существо– тайное человеческое отчаяние или обычная сучья чесотка? Все это знают там,где все знают, но отнюдь не здесь, не у нас, не в наших порядках.

в клочья по всем дряхлым швам разодралась суровая рубашка,и, в этих клочьях содрогаясь, я всей душой его душил, пока не забыл. Потом ягнал ее в такси по Садовому и целовал в хохочущий рот, и гнал, и целовал, покане забыл. Потом я любил ее в скоростном лифте на бурных взлетах, и вголовокружительных падениях, и на остановках между этажами, и здесь я ставил ееперед собой на колени, и поднимал ее на руки, и прижимал к стене, и поворачивалее к себе спиной, и клал ее на пол кабины, и сажал ее к себе на колени, и такбез конца ее любил, пока не забыл.

Однако совсем не эти события стали пиком вечера в творческомклубе. Произошло нечто более забавное, чем обычная драка двух писателей иобычный увоз прелестной дамы с последующим любанием ее в скоростном лифте.Общество, между прочим, даже не заметило, как Пантелей схва-тил за горлоФедорова-Смирнова.

В дверях возникло замшевое божество, сущий ангел замши.Европеянка сия у себя в Европе замши никогда не носила, окромя как на охоту,но, давно уже проживая в Москве и пребывая постоянно в раздражении, не вылезалаиз замши.

Она усекла, что замша есть символ жизненного успеха в пашейстолице. Ей доставляло особое удовольствие ошеломлять московскую шушеру обилиемдрагоценной замши: длиннейшей замшевой юбкой с разрезом впереди аж до самоголобка, замшевыми трусиками, высоченными замшевыми сапогами, замшевыми жакетами,замшевыми клубящимися за спиною пелеринами, замшевым зонтом, замшевым мешкомдля овощей, с которым она иной раз появлялась на Центральном рынке.

Цель была достигнута: торговый московский люд помирал отвосхищения, даже низкой зависти эта роскошь замшевая не вызывала, но тольколишь восторг, один восторг. Европеянка же наша, начав со злого эпатажа,постепенно пошла во вкус, ибо заметила, что стоит ей появиться в своей замше наНовом Арбате, как ее начинают оценивать, словно Пахомову и Горшкова, –5.8, 5.9, 6.0! Не заметила дама, как превратилась из утонченной европеянки вобычную московскую жлобиху.

Так вот и сейчас она закричала с порога, как последняяжлобиха:

– Подлец, трейтор, где мой «Мерцедес» ундер замшеваякрыша?

Прямо с порога она заметила своего русского мужа в обществемиленьких балерин, пьяненького, расхристанного, до боли личного, ради которогопоплатилась дипломатическим иммунитетом.

Да ведь русский муж – он, как русский рубль, – пять,шесть, девять к одному! Ты, майн либер, красавец с мускулистыми пушистымиляжками, грязный шакал, ты все у меня съедаешь и гоняешь меня за датским пивомна Грузины, жрешь и плюешь, а берешь меня только, когда налакаешься, ивоображаешь, наверное, что под тобой балерина. Ты любишь меня только подконьяком, только ради моего «Мерцедеса», ради Парижа, где ты, русский медведь,свайн, кабан, обсуждаешь с проститутками и педиками свои творческие планы.

Как это было стыдно с самого начала, с самой первой ночи,как! Она думала, что все русские мужчины такие наивные пастушки, и хотела емупоказать один хорошенький европейский кунштюк, а он, монстр, так жутко ееразвратил своей царь-пушкой, так! А утром, а утром он блевал, а потом сразууехал на «Мерцедесе» даже без доверенности!