социального маркера: их позиционирование сформировалось через их личные отношения в академической среде. Встать на защиту программы «500 дней» против более государственнической программы Абалкина (поддерживаемого правительством СССР) – означает также встать на сторону ЦЭМИ, из которого вышли разработчики программы «500 дней», и против Института экономики под руководством Абалкина, который считался более консервативным[539]. А, например, для неформалов, участвовавших в клубе «Перестройка», это – способ поддержать связи с академической средой, которая их защищала и которая по-прежнему занимает хорошие политические позиции[540]. Иными словами, есть некие невидимые границы, которые невозможно пересечь, не навредив собственной репутации.

Что касается активистов второй когорты, то они рассуждают не о политике, а лишь о тактике (об организации предвыборных кампаний и митингов) и не ищут других способов самоопределения, кроме как через противостояние коммунистической партии. Создается впечатление, что они считают себя недостаточно квалифицированными, чтобы выработать более внятную идеологическую идентичность. Для них приверженность либеральному дискурсу, возможно, является также способом обозначить свою преемственность с диссидентством. Ведь в отличие от неформалов первой когорты у участников второй нет никаких старых счетов с диссидентами. Напротив, они ищут среди них покровителей (таких, как А. Сахаров и Г. Якунин).

Отсылка к либеральным ценностям означает принадлежность к демократическому движению и позволяет очертить его границы. Некоторые левые организации, вышедшие из клубов первой когорты, хотя и присутствовали на учредительном съезде «Демократической России», не вступили в нее, и их самоисключение способствовало ее претензии заместить собою все демократическое движение в целом. Правда, эти организации попытались объединиться, но безуспешно. Они были вынуждены показать свое отличие одновременно от «демократов» (защищая при этом демократические ценности); от Горбачева, который тоже заявляет о своей привязанности к социализму; и от недемократических левых – и не смогли мобилизовать достаточно ресурсов, чтобы их признали в качестве нового самостоятельного актора на политическом поле.

В рамках демократического движения ни одна группа не разыгрывает какой-либо иной идеологической карты, кроме либерализма, чтобы составить конкуренцию «Демократической России». Слияние Социал-демократической партии России и Республиканской партии по принципу социал-демократии было самым многообещающим вариантом, но он тоже не удался.

Столкновение демократического движения с коммунистической партией и отношения сговора с «новой» (исполнительной) российской властью позволили ему консолидироваться вокруг некоторых элементов самоопределения. Прогнозируя установление двухпартийной системы (демократическое движение против консервативной КПСС), демократы сформировали движение – «Демократическая Россия», которое обеспечило им некоторую однородность репрезентации и действия. Ельцин, стратегический союзник, став лидером движения, заставил его пожертвовать имевшейся у того долей автономии. Поскольку движение завоевало институциональные позиции на российской сцене и крепко связало себя с Ельциным, оно стало определять себя как российское и отвернулось от союзной арены. Его постепенный переход к либеральному дискурсу – еще один элемент происходящего разрыва с ареной союзной власти.

В этом процессе трансформации бывшие неформалы, вовлеченные в движение, окончательно утратили свою идентичность. Оставшиеся в движении прежнюю его идентичность уже не наследуют; другие выходят из движения, потому что не хотят вести игру в сговор с российской властью. И наконец, есть и те, кто, как мы увидим далее, вообще дистанцируются от политической деятельности в собственном смысле слова.

После провала августовского путча 1991 года некоторые элементы самоопределения движения исчезают или теряют прежнюю силу. С исчезновением КПСС вера в установление двухпартийной системы естественным образом утрачивается. Назначив правительство реформ в конце 1991 года, Ельцин демонстрирует полную свою независимость от движения. Часть демократов, в свою очередь, тоже освобождаются от отношений сговора и выходят из движения. Отношение к власти, которое прежде придавало движению сплоченность, отныне становится фактором его распада.

ЭПИЛОГ

Реконверсия и активистские капиталы

Потрясения, выпавшие в 1990-е годы на долю СССР, а затем России, очень сильно влияют на профессиональные позиции. Из некоторых сфер деятельности, таких как академическая среда, уходит значительная часть их представителей; к другим, таким как политика, журналистика или бизнес, упрощаются правила доступа. В этой исторической конъюнктуре лидеры неформально-демократического движения совершают реконверсию, и большая их часть в результате живет уже не во имя, а посредством политики[541].

С 1990 года появляется не что иное, как «профессиональная» политика: «любители» вытеснены, а лидерам движения, чтобы удержаться в игре, следует профессионализироваться. Трансформация политической активности становится одним из факторов распада демократического движения, поскольку профессионализация эта происходит за его рамками. И кстати, вполне возможно, что условием существования движения – среди прочих – была как раз его непрофессиональность[542].

Демократическое движение представляет собой инкубатор кадров для российских органов власти: многие его активисты получают институциональные позиции в государственных структурах. Другие становятся руководителями партий или подвизаются в сферах смежных с политикой (журналистике, консалтинге и т.д.). По сути, движение оказывается втянуто в сферу власти, однако быстро там растворяется, причем его лидерам не долго удается продержаться в этой сфере. Они вынуждены конкурировать с другими группами, которые гораздо раньше них были вписаны в институты власти и теперь имеют преимущества: речь идет о партийной и комсомольской номенклатуре и о высших кадрах государственной администрации (в том числе о руководителях предприятий)[543]. Эти группы сохраняют господствующие позиции[544], хотя некоторые их сегменты делают более успешную карьеру, чем другие (например, молодое поколение выходцев из московской элиты, получивших экономическое или юридическое образование, или второй эшелон партийной номенклатуры, который выходит теперь на первые позиции[545]). В конечном итоге неформально-демократические движение – единственная непрофессиональная кузница кадров для большой политики. В целом социальное положение его лидеров улучшилось, но не они собрали самые сливки от перехода к рынку. Через пятнадцать лет после вхождения в новые властные структуры почти все они ушли из законодательной власти и с высших должностных позиций[546]. Из перечисленных трех групп лучше всего реконверсия удалась самой профессиональной – «менеджерам».

В течение всего этого периода профессиональные траектории бывших неформалов-демократов были отмечены сильными изменениями иерархических позиций и идеологических ориентаций. В конце концов большинство из них, судя по всему, смогли утвердиться в сфере консалтинга, то есть в зоне, расположенной на периферии поля власти. Неформалы из первой когорты желали изменить систему, влиять на реформаторов у власти; для этого они видели единственную возможность – стать «советниками Государя», поскольку решили не разыгрывать карту диссидентства. Некоторые в результате действительно стали советниками при исполнительной власти, но на подчиненных позициях, совсем иных, нежели те, к которым они стремились, будучи неформалами.

Изучение их переквалификации позволяет по-особому взглянуть на динамику политического рекрутирования и образования новой системы после 1990 года. Различаются период первой реконверсии, или профессионализации (1990—1993),