Там что-то лежало. Йонсон сглотнул и высветлил картинку, но одновременно потерял контрастность. Молочная темнота была почти такой же непроницаемой, как чернота. Бледный комок пыли подрагивал на сквозняке. Изображение медленно сдвинулось вправо, к бахроме возле ножки дивана.

– Там просто скатанный ковер, – сказал Йона.

– А я было испугался, – улыбнулся Йонсон.

– Остается одно. Если преступник не в комнате, значит, Рекс увидел его отражение в окне.

– Он же пьян в стельку. Может, там и не было ничего, – предположил Йонсон.

– Вернись к шестой камере.

На экране снова возник Рекс, снятый сзади и наискосок, перед застекленной частью гостиной. Снова и снова на его отраженном в стекле лице удивление сменялось страхом.

– Что его пугает?

– Он же видит только себя самого.

– Нет, это эффект Венеры, – сказал Йона и наклонился к экрану.

– Что?

– Если он снят сбоку, а мы видим его лицо анфас, значит, он смотрит не на себя.

– Потому что он смотрит прямо в нашу камеру, – сказал Юхан и снова потянул себя за бороду.

– Значит, то, на что он среагировал, находится где-то в поле зрения камеры номер шесть.

Техник переключился на шестую камеру, показал все большие окна гостиной до самого края картинки шестой камеры, расположенной на внешнем углу, на фоне черной листвы рощи.

– Ближе, прямо под ивой, – сказал Йона.

Длинные ветви свисали почти до травы и покачивались на ветерке, словно серебристо-черная драпировка.

У Йоны мороз прошел по спине, когда он заметил наконец убийцу.

Тени от листвы скользили по лицу в маске, а потом все снова исчезло.

Руки дрожали; Йонсон отмотал запись назад, вдвое замедлил скорость, и оба еще раз увидели, как ветки скользят от лица и опять скрывают его.

– Еще немного, – прошептал Йона.

Лист медленно качнулся, и лицо убийцы мелькнуло снова, когда он отвернулся и скрылся в тени.

– Сначала, сначала, – сказал Йона.

Теперь он отчетливо видел, как между ветвями ивы покачиваются у лица в маске отрезанные кроличьи уши.

– Останови… и немного назад.

Экран был почти черным, но какой-то пласт посерее мелькнул над головой убийцы, и в окне сбоку что-то блеснуло.

– Какого он делает?

– Уходит глубже в темноту, – пояснил Йона.

– А это что? – показал Йонсон.

– Наверное, его ухо сзади.

– Он снял маску?

– Наоборот… здесь, под защитой тени, он ее надевает.

Убийца, должно быть, вычислил, что на прямой линии с рощей находится слепое пятно, и пробрался на участок здесь, после чего отправился под иву и натянул балаклаву.

– Профи чертов, – выдавил Йонсон.

– Проверь еще раз восьмую… в окне что-то блеснуло.

Картинка почернела, серые тени мелькали на экране. Убийца, стоя спиной к камере, натягивал маску. В окне снова блеснуло, когда он обернулся, и у его щек закачались кроличьи уши.

– Что блестит в окне кухни? – спросил Йонсон.

– Ваза. Я ее видел на записи с седьмой камеры, – пояснил Йона. – Она стоит в окне рядом с вазочкой с лимонами.

– Ваза.

– Увеличь ее.

Йонсон дал вазе занять весь экран – так же, как незадолго до этого лицу Рекса. В неровном блестящем металле отражались окно и сад. Вдоль одного бока вазы было видно движение – быстрая смена теней.

– Назад, – велел Йона.

– Я ничего не увидел, – буркнул Йонсон, но отмотал назад.

Слабое движение на краю вазы представляло собой изогнутую линию и цветом напоминало пожелтевшую бумагу.

– Это может быть его лицо еще без маски, – напряженно сказал Йона.

– Shit me sideways[12], – прошептал Йонсон и вывел максимальное разрешение картинки изогнутого отражения.

Оба принялись всматриваться в отражение в вазе, бледную вертикальную дугу на экране главного компьютера.

– Что будем делать? Мне надо рассмотреть его лицо.

Йонсон побарабанил по колену и что-то проворчал.

– Что? – переспросил Йона.

– В почти сферическом отражении фокус располагается перед центральной точкой, но вдали от поверхности… изображение так странно выглядит потому, что лучи с краев и центральные лучи не сходится в одной точке.

– Выпрямить получится?

– Мне надо попробовать вогнутое искажение, которое соответствует зеркально повернутому, и поместить его на главную ось…

– Кажется, времени понадобится немало?

– Несколько месяцев… но! Фотошоп уже изобретен! – улыбнулся Йонсон.

Он открыл программу и начал участок за участком выпрямлять изображение.

Несколько минут слышалось только щелканье клавишей.

Словно при каком-то удивительном небесном явлении, блестящий фон втянулся в белый надрез, и фон потемнел.

– Я весь дрожу, – прошептал Йонсон.

Это было как рождение ангела: бледное лицо медленно проступало на экране и наконец выкристаллизовалось окончательно.

Йона, задохнувшись, встал со стула. Теперь он отчетливо видел лицо убийцы.

Рекс поставил дорожную сумку в холле – и услышал, как Самми играет на гитаре. Он узнал аккорды и, подходя к гостиной, попытался вспомнить песню.

Он подарил Самми на конфирмацию “Тайлер” со стальными струнами, но не знал, что сын продолжает играть. Войдя в комнату, Рекс узнал песню – “Babe I’m gonna leave you” Led Zeppelin.

У Самми была грязь под ногтями, он что-то нарисовал на руке. Осветленная челка падала на сосредоточенное лицо.

Он ловко перебирал струны и тихо напевал, просто чтобы мелодия звучала в голове.

Рекс сел на усилитель и стал слушать. Доиграв до длинной инструментальной коды, Самми прижал струны и поднял глаза.

– Невероятный талант у тебя, – выдохнул Рекс.

– Да ну, – смутился Самми.

Рекс положил свою полуакустическую “Гибсон” на колено и включил усилитель. Провод начал с жужжанием нагреваться.

– А Боуи не играешь?

– Первым, что я выучил, была “Зигги Стардаст”… я чувствовал себя нереально крутым, маме пришлось послушать миллион раз, – улыбнулся Самми и заиграл.