Уже на корабле, отмытый, обритый наголо по настоянию Али Мустафы — чтобы избавиться от вшей, — накормленный, отоспавшийся в нормальной человеческой постели, он поверил, наконец, что безвременье и пустыня позади, и вот тогда — осмелевшая память открыла ему тайну нескольких недель жизни. Он мог с точностью назвать количество матросов на каравелле, которая привезла его в Египет, и встречающих, и обитателей крошечного посольства, и подробности тех нескольких дней и ночей, что закончились для многих адом и ослепительной вспышкой от взрыва порохового погреба…

У предшественника, бывшего консула, скончавшегося от лихорадки, остался штат осведомителей из горожан, которые, в надежде сохранить за собой тёплые местечки, поспешили заявить о себе новому посланцу Франкии, а заодно сообщили о нехороших настроениях в городе. Открыто бунтовать против Хромца здесь боялись, но гадили тем, кому он благоволил, а значит, могли навредить и франкско-галльскому посольству, дабы спровоцировать ссору Империи с дружеской европейской державой. Беда грозила не только здешним франкам. Вне территории, обнесённой забором и стражей, располагался квартал «гяуров», европейцев, осевших здесь за много лет с чадами и домочадцами, на которых вот-вот должна была нахлынуть толпа, науськанная подстрекателями.

Но настоящая подоплёка беспорядков выяснилась чуть позже, когда осведомители, поняв, что новый консул не жалеет золота за оплату ценных сведений, осмелели — и выложили всё, что знают.

На тощих Александрийских базарах давно уже говорили в полный голос, что вот-вот в город нагрянет сын покойного Туман Бея, казнённого пятнадцать лет назад османским султаном Селимом при взятии Каира. Истинный сын Египта оставил о себе память страдальца и мученика, и теперь тот, кто называл себя его единственным наследником, поднял знамя отца — настоящего ли, кто знает? — и собирался выступить в поход против османского ига. А начать его он намерен с ослабления внешних связей Империи. Что может быть лучше, чем натравить на Тамерлана бывших союзников, заставить его развернуть янычар в Европу, ослабить тылы, куда потом и ударит как следует славный освободитель?

Бомарше когда-то служил скромным писарем при Главной тюрьме Эстре. И научился в ворохе доносов, чистосердечных признаний и наговоров отделять зёрна от плевел. К тому же, на дипломатической службе у него изрядно обострилось чутьё на неприятности. И теперь его интуиция вопила: Бежать! Немедля, иначе будет поздно!

Но всё же он рискнул остаться.

Пожертвовал всем своим золотым запасом — и спас, кого мог.

От секретаря покойного консула, любителя древностей, он узнал, что за полгода до смерти, ещё будучи здоровым, его предшественник случайно обнаружил в пригороде, неподалёку от кладбища и знаменитой колонны Помпея, вход в древний некрополь.

Отверстие в скале, выступающей из песчаной почвы не более чем на несколько локтей, было прикрыто валунами, но небольшой подземный толчок, из тех, что случались иногда в этой местности, заставил камни провалиться вглубь прохода, обнажив геометрически правильную арку. Оказалось, обломок скалы навалился на верхнюю часть портика ушедшего со временем глубоко в песок, а найденный ход вёл в тайную гробницу, мавзолей, подземную пирамиду… Сам посол затруднялся дать название этому удивительному подземному сооружению, плоду культур древнего Египта, Рима и Эллады, а потому — окрестил его уклончиво-просто: катакомбы.

Винтовая лестница уводила глубоко под землю, а далее — открывался вход в великолепнее залы, высеченные в скалах. Конечно, это был некрополь, город мёртвых, давно представших перед Анубисом, Плутоном и Аидом. Но саркофаги и гробницы покоились в отдалённых пещерах, а на подходе к ним посетителей ожидали просторные ритуальные залы, украшенные настенной мозаикой и скульптурой, пусть и лишённые солнечного света, зато воздух в них был чист и свеж, должно быть — до сих пор действовали вентиляционные ходы, проложенные хитроумными зодчими. Конечно, здесь невозможно было жить постоянно, но отсидеться, предварительно запасшись продовольствием и лампами, дожидаясь, пока не улягутся беспорядки — вполне.

Однако скольких трудов составило Огюсту Бомарше сохранить в секрете тайное переселение! Но ещё больших усилий — уговорить некоторых особо упрямых отцов семейств на временный побег из города: мужчины упорно отказывались верить в грозящую опасность, и лишь уговоры плачущих жён и детей сломили их упрямство. В одну-единственную ночь новый консул тайком, несколькими путями, чтобы не создавать толпу, вывел из города двадцать девять христианских семейств, а заодно — четырнадцать иудейских и мусульманских, не пользующихся любовью у будущих бунтовщиков.

Сам же он с четырьмя верными людьми — секретарём и охранниками — оставался в посольстве, разыгрывая полное неведение.

И когда подогретая вином и опиумом толпа принялась вышибать ворота — франков уже не было в здании. Не желая оставлять имущество и архивы на разорение вандалам, а заодно и скрыть сам факт отсутствия людей, молодой консул устроил самый настоящий взрыв. При посольстве был обустроен самый настоящий небольшой арсенал; и вот, вытащив у основания несущих стен по камню, Бомарше заложил в каждую нишу по изрядной порции пороха, протянул от них к чёрному ходу пороховые дорожки, вывел до тайной калитки в глубине дворика… Пока ломались ворота — поджёг.

Они с охранниками ещё успели спрятаться в пустом доме напротив, когда за спиной громыхнуло с такой силой, что под ногами задрожала земля.

К сожалению, опыта в настоящем минировании у бывшего писаря не было, а потому — он не рассчитал порции пороха, решив, что чем больше, тем лучше. Взрывной волной в доме, который они сочли убежищем, снесло крышу. Попадали балки. Секретаря и одного из стражей придавило сразу, его же — оглушило, но перед тем, как потерять сознание, он увидел отвесно падающий обломок черепицы, срезающий ему часть руки, которой вцепился в дверной откос, стараясь удержаться на ногах. Так вот нелепо случилось…

Тогда-то его и накрыло беспамятством. Как он оказался в пустыне — остаётся только догадываться. Скорее всего, его вынесли из-под развалин и умудрись вытащить из города уцелевшие охранники. Уже на корабле он припомнил, что бедуин, нашедший его в песках, рассказывал, будто рядом с ним были следы двоих людей… Возможно, он потерял много крови, и его сочли мёртвым.

…Слушая от табиба историю маленького галла, Ирис украдкой вытирала слёзы, и даже на это время переставала невольно сердиться на доктора Поля за то, что отнимает у её эфенди время и внимание, которое до его приезда безраздельно принадлежало ей одной. И потом потихоньку уходила — побыть у постели Бомарше: вдруг очнётся, позовёт? И Али, и Филипп де Камилле, поочерёдно дежурившие рядом с больным, уже не удивлялись её частому присутствию, и только удивлялись, когда именно ей и Ильхам удавалось аккуратно, с ложечки напоить спящего галла целебным бульоном или очередной порцией лекарства. Мужчины спокойно и без брезгливости справлялись с куда более тяжёлой частью выхаживания, а вот на то, чтобы вливать в полуоткрытый бесчувственный рот капля за каплей, понемногу, чтобы Бомарше не захлебнулся, дожидаться глотка, повторять всё заново — у них, пожалуй, не хватало терпения.