Б. Никольский, «в активной политике они с нескудеющею энергией занимаются самоубийственным для них разрушением России. (Одновременно с тем выполняя всю закладку объединительной политики по нашей, русской патриотической программе, созидая вопреки своей воле и мысли новый фундамент для того, что сами разрушают…) Это разрушение исторически неизбежно, необходимо: не оживет, аще не умрет… Ни лицемерия, ни коварства в этом смысле в них нет: они поистине орудия исторической неизбежности. Делать то, что они делают, я по совести не могу и не стану; сотрудником их я не был и не буду; но я не иду и не пойду против них: они… правят Россией… Божьим гневом и попущением… Они власть, которая нами заслужена и которая исполняет волю Промысла, хотя сама того не хочет и не думает»[1784].

Выход в новый мир

Русская революция — событие столь огромного исторического значения, что оно еще до сих пор не осмысленно в полной мере даже теми, кто изучает и преподает историю.

Р. Уорт[1785]

Империализм или национализм

Всякий, знающий историю, знает, как трудно спаивать разнородные населения в одно целое, в особенности при сильном развитии в XX столетии национальных начал и чувств.

С. Витте[1786]

«Imperium» — законная власть, дававшая право Риму повелевать покоренными народами. «В средневековой Европе под империей понимали единство христианского мира, с ней ассоциировали мир и справедливость. В просвещенный XVIII век «империю» часто клеймили. В конце XIX — начале XX в. для большинства европейцев термин снова обрел положительное значение: быть империей значило быть сильным, нести прогресс и цивилизацию отсталым народам». Гимном той эпохи было «Бремя белых» Дж. Киплинга. Однако в ХХ веке, — отмечал Д. Ливен, — слово «империя» опять сменилось на негативное, на этот раз оно стало восприниматься, как «навязанное извне авторитарное правление, противоположное демократии»[1787].

Изменение отношения к империи было связано с различием этапов ее эволюционного развития: на начальном — она играла созидательную роль, распространяя достижения более развитых стран на отсталые, консолидируя огромные рынки и концентрируя необходимые для развития цивилизации ресурсы. Правда порой плата была чрезмерно высока, тем не менее, империи сыграли ключевую прогрессивную роль в развитии человечества. Без империй никакое развитие, никакой прогресс были бы просто невозможны. И ни один из покоренных народов не создал и не мог создать своей развитой цивилизации. Все они пользовались для своего развития достижениями Великих держав…

«Нельзя искать справедливости в образовании великих империй, например Римской или Британской. Можно обсуждать способы, которыми пользовались при образовании великих империй, но точка зрения отвлеченной справедливости при оценке великих исторических образований совершенно безжизненна и бесплодна, — пояснял Н. Бердяев, — Мы признаем, что образование великой Римской империи имело огромное значение для объединения человечества, для единства всемирной истории. Но очень сомнительно, чтобы в образовании Римской империи можно было увидеть справедливость»[1788].

Развитие покоренных народов, в рамках империи, постепенно приводило к их экономическому созреванию и политическому пробуждению, что выводило их на следующий этап развития — национальный. Англия и Франция, крупнейшие империалистические державы мира, почувствовали эти тенденции первыми уже в середине XVIII в. За четверть века до декларации независимости США один из основоположников экономического либерализма Ж. Тюрго провидчески замечал, что: «колонии подобны плодам: они держатся на дереве только до тех пор, пока не созреют. Как только Америка будет в силах о себе заботиться, она сделает то же, что сделал Карфаген».

«В течение XIX века рост национализма определенно доказал, — подтверждал У. Черчилль, — что все великие державы должны считаться с этим принципом (самоуправления) и все больше и больше приспособляться к нему, если они хотят сохранить свое могущество и целостность в современных политических условиях. Почти полное исключение вопросов религии во всех ее формах из области политики сделало национализм самым могущественным фактором современной политики»[1789].

Споры о необходимости силового сохранения колоний не утихали в крупнейшей империи мира до начала ХХ в. При этом расчеты стоимости сохранения империи тесно переплетались с развитием моральных принципов. Примером в данном случае могла являться критика британского экспансионизма видным экономистом Дж. Гобсоном, который утверждал, что империализм «тратя общественные деньги, время, интересы и энергию на дорогостоящее непроизводительное дело территориальной экспансии, истощает таким путем общественную энергию правящих классов и народов, необходимую для проведения внутренних реформ и для расцвета материальной и интеллектуальной культуры у себя на родине. Наконец, дух, политика, методы империализма враждебны учреждениям народного самоуправления, так как они поощряют политическую тиранию и социальное неравенство, которые являются смертельными врагами истинной свободы и истинного равенства»[1790]. «Империализм, — констатировал Дж. Гобсон, — отравляет идею демократии»[1791].

«Мы не представляем себе, почему англичане обязаны сохранить свою империю из чувства уважения к героизму тех, кто ее приобрел, или почему отречься от нее было бы с их стороны признаком малодушия, — писал в те же годы видный британский историк Дж. Сили, — Все политические союзы существуют для блага их членов и потому должны достигать как раз той величины, при которой остаются благодеятельными, и отнюдь не большей»[1792].

Все более возрастающие материальные и социальные затраты на сохранение империи привели к тому, что Великобритания стала первой метрополией, которая сознательно, ради сохранения своего влияния была вынуждена пойти по пути предоставления, в той или иной мере, прав самоопределения своим бывшим колониям. Морские империи были уже слишком сильны и могли обеспечивать сохранение единого экономического пространства политическими мерами, подкрепленными сильнейшими в то время флотами в мире. Еще Б. Дизраэли в этой связи замечал, что «мы фактически были хозяевами Африки, не имея надобности устанавливать там протектораты или нечто подобное — просто в силу того, что мы господствовали на море».

В континентальных империях вопрос национального и территориального самоопределения стоял не менее остро. Однако континентальные империи не могли пойти по пути морских, так как самоопределение национальных частей вело к сепаратизму и распаду единого экономического пространства, создаваемого континентальными империями, приводя к появлению множества экономически и политически несамодостаточных, для развития собственной цивилизации, национальных государств. Сепаратизм приводил к резкому обострению национальных и территориальных противоречий, превращая Европу в «минное поле» междоусобных войн.

«Европейские страны располагались настолько тесно друг к другу, что им не оставалось иного выхода, — поясняет эту закономерность А. Гринспен, — кроме войн за территорию и экспансии на другой континент»[1793]. Ситуация катализировалась тем, что вместе с развитием капитализма и индивидуализма на национальный уровень