«Что я делаю?! Что я делаю, черт бы побрал все на свете?!»

Ничего не помогало.

Свиное рыло вылезло наружу. Контролировать его он не мог.Оно творило что хотело и как хотело, сопротивление было невозможно.

Он поцеловал ее в губы, зная, что она испытывает отвращение.Потом поцеловал еще раз. И еще.

— Поставь меня, пожалуйста, — вдруг попросила она у егощеки, и от звука ее голоса он не то чтобы опомнился, а как бы понял, что именнопроисходит и что вот-вот произойдет.

Руки разжались сами, давая ей свободу. Она скользнула понему вниз, но почему-то не отступила, только взяла его за плечи и повернула,безвольного, так, чтобы взглянуть в лицо.

Он не мог на нее смотреть.

— Что с тобой, Паша? — спросила она строго и с явнымакцентом, от которого у него стало щекотно в позвоночнике. — У тебя совсем плохидела на службе?

— При чем тут служба! — пробормотал он, кое-как сообразив,что именно нужно сделать, чтобы заговорить.

Странное дело, но губы почему-то послушались его.

— Тогда что случилось?

— Да ничего не случилось! — заорал он, неожиданно обретясилы и голос.

Господи, что ей от него нужно!.. В соответствии с егопредставлениями о жизни она давно должна изо всех сил бежать по улице,опасаясь, что он ее настигнет и изнасилует.

— Паша! — Ингеборга внезапно взяла его за щеки и повернулаего голову так, чтобы ей удобнее было смотреть. Он осторожно потрогал ее ладонина своих щеках.

— Ты бы лучше… уехала, — пробормотал он растерянно и сновапотрогал ее ладони, — я… мне не хочется тебя пугать, а я… знаю, что… Короче, японимаю, что… Тебе правда лучше уехать. Я даже смотреть на тебя не могуспокойно, тем более сейчас. Правда. Я боюсь, что я не справлюсь, понимаешь?

— С чем не справишься? — Она была неумолима и не давала емуни вырваться из ее ладоней, ни уйти от ответа.

— Ни с чем. С собой. Слушай, я правда прошу тебя!..

В его голосе и в глазах было такое отчаяние, что Ингеборгадаже засмеялась тихонько.

Что происходит у него в голове?! Чего он наворотил тамтакого, что стоило бы таких мучений и такой ненависти к себе?!

Впрочем, ей было приятно, что он мучается. Это объясняло всенеобъяснимое, все его выкрутасы, пируэты, заходы, перепады настроения, угрюмуюмрачность и внезапное веселье в самые неподходящие моменты.

И если бы он только знал, как просто для нее было разомизбавить его от всех мучений! Как просто, приятно, единственно правильно!..

— Что? — спросил он настороженно и прижал ее ладони. — Тебесмешно?

— Павлик, — прошептала она игриво. Теперь она моглапозволить себе все, что угодно. Даже игривость. Даже кокетство. Все сталолегко, только он еще не знал об этом. — Павлик! — повторила она, потянулась иукусила его за запястье.

Вид у него стал такой растерянный, что она едва удержалась,чтобы не расхохотаться во все горло.

Господи, как все замечательно! Все просто прекрасно! Онадаже представить себе не могла, что все сложится так хорошо.

Только нужно немедленно сообщить ему об этом, иначе делокончится разрывом сердца или чем-то в этом духе.

«Потом найду его жену и прикончу, — пообещала себеИнгеборга, — причем не сразу, а в несколько приемов, чтоб больнее и дольше».

Она проворно вытащила свои ладони из-под его рук, обняла егои прижалась щекой к черному кашемиру водолазки.

Под водолазкой, совсем рядом с ее щекой, был он, ПавелСтепанов. Тяжело колотилось сердце, двигалась грудь, он шумно и коротко дышал.

— Ты просто дурачок, Паша, — негромко сказала Ингеборга иулыбнулась, не открывая глаз, — ты мне так… нравишься, что я даже… тебя боюсь.Мне кажется, что я тебя знаю всю жизнь. Я тебя даже приревновала к этой твоейофисной барышне, как там ее?..

— Нравлюсь? — переспросил он. — Я тебе нравлюсь?!

Он ничего не понимал. Он совсем ничего не понимал, кромеодного — почему-то она не кинулась спасаться, когда ей выпала такаявозможность. Почему-то она осталась с ним, да еще говорит что-то несусветное,невозможное, странное…

Однако вполне реальной была ее щека на его водолазке, ееруки, обхватившие его, ее ноги, тесно прижавшиеся к его ногам, и мысль о том,что она не собирается никуда бежать, и ее кожа, ее тело — она вся, молодая,стройная, живая и теплая, отделена от него только тонким слоем одежды, этамысль вдруг взорвалась в голове, и взрывная волна потрясла и сокрушила все, чтоеще оставалось там целого и вразумительного.

Второго шанса не будет. Больше он не даст ей времени наразмышления. Ни за что.

За локти он рванул ее к себе, закинул ее руки себе за шею,стиснул, не зная, дает ли ей дышать. Сам он дышать почти не мог.

Почему-то в этот момент он напрочь забыл о ненавистномсвином рыле, которое всю жизнь не давало ему покоя. Не стало никакого свиногорыла. Исчезла неконтролируемая свинячья похоть, осталось человеческое желание,огненное и поражающее воображение, как шаровая молния.

Так же, как и от шаровой молнии, от него не было спасения иизбавления. В нем можно было только сгореть.

Ингеборга слегка застонала у его уха, изумляя и радуя его,ногами уцепилась за его ноги и повисла на нем, прижимаясь всем телом.

Никогда женщины не висели на нем. Никогда.

Не висели, не прижимались, не цеплялись лихорадочно, как вкино.

— Боже мой, — прошептала Ингеборга с болезненной усмешкой иизо всех сил дернула его водолазку. Боясь отпустить ее, он одной рукой кое-какстянул водолазку.

В замутненное сознание откуда-то вползла мысль, что еготело, тяжелое, разгоряченное, большое, может только отталкивать, но вновьиспугаться он не успел. Ингеборга пришла в восторг. Она гладила его, целовалавлажную кожу, она даже укусила его, оставив маленькие красные отметины! Сквозьискореженное и обожженное взрывом в голове пространство он посмотрел на следыее зубов.

Но всего этого было мало, мало… Он вдруг заспешил так, чтоостатки света померкли в глазах.

Одежда куда-то пропала, как будто сама по себе, и он наконецвзял в ладонь ее щиколотку, оказавшуюся намного — намного! — лучше, чем во всехего эротических снах про нее.

Он гладил эту совершенную щиколотку и дышал на нее, какбудто отогревая, хотя ее кожа была горячей. Она вся, с головы до ног, былагорячей, как будто внутри у нее горел костер.