Степану расхотелось смотреть, что там дальше, под курткой.

Собаку бы надо пристроить. Конечно, ее скорее всего заберетжена Петровича, но если не заберет, Степан возьмет ее себе. В конце концов, уних больше не живет Клара, которая страдала аллергией абсолютно на все.

Степан рукой потрепал куртку, как будто собачий загривок.Иван будет счастлив. Он этой собакой Степану все уши прожужжал.

Под рукой что-то негромко звякнуло и покатилось, Степанпосмотрел с удивлением. Ничего такого, что могло катиться или звякать, не былоу него под рукой. У него под рукой была только плотная поношенная синяя ткань.Спецодежда Петровича.

Степан пощупал рукой — ничего. И еще пощупал. Снова что-токак будто рассыпалось, и Степан, сообразив наконец, откуда звук, решительнополез в карман куртки. Пальцы нащупали что-то твердое и холодное, и Степанвытащил маленький аптечный пузырек с лекарством.

«Я где-то потерял клофелин, а мне без него неуютно…»

«Где ты мог его потерять?»

«Не знаю, Андреич. Где-то потерял. Уж я смотрел, смотрел —не нашел…»

Если Петрович тогда потерял свой клофелин и никак не могнайти, то что именно держит сейчас в руках Степанов Павел Андреевич? Петровичбыл тогда именно в этой куртке, и дело вовсе не в том, что у Степана такаянеобыкновенная память на куртки, а в том, что Петрович всегда, всегда ходилименно в этой куртке. Даже в жару. А в мороз надевал сверху серую лагернуютелогрейку.

Белов ему за эту телогрейку несколько раз собирался выговоробъявить.

«Сейчас не тридцать пятый год и мы не Днепрогэс строим! —разорялся он. — К нам немцы приезжают, швейцарцы, заказчики каждый день бывают,а вы, Валентин Петрович, в каком-то абстрактном виде пребываете!..»

— В абстрактном, — повторил Степан и встряхнул пузырек.Негромко звякнули маленькие белые таблеточки. — Как пить дать в абстрактном!..

Ничего такого. Наверное, в конце концов Петрович нашел свойклофелин и сунул его в карман, только и всего.

«Что ты так перепугался? — это было сказано самому себе. —Еще ничего не случилось».

Тем не менее толстые пальцы держали пузырек так, как будтоэто был хвост оголенного провода, находящегося под напряжением.

Нужно быстро и желательно без лишнего шума установить, чтоименно в пузырьке — клофелин или нет. И тогда он поймет…

На крылечке вагончика послышались шаги. Степан торопливосунул пузырек в карман, кое-как прикрыл картонные створки и отскочил откоробки.

— Степ! — позвал Чернов. — Ты где?

— Я здесь, — откликнулся Степан, лихорадочно распахивая ипододвигая к себе папку с бумагами, — где мне еще быть?

— Полуйчик с обеда на склад уехал и до сих пор не вернулся,а Юденич здесь. Сейчас явится отчет давать. Ну что за погода, а? Сдохнуть отсмеха можно!

«Можно, — подумал Степан, — но не от смеха».

Он принял решение, пока дотошный и занудный Юденич бубнилчто-то о том, как прошел на стройке сегодняшний день.

Степан его не слушал.

Едва тот закончил бубнить, Степан объявил всем, что сиюминуту возвращается в Москву, а за всеми остальными делами присмотрит ВадимАлексеевич. Чернов к такому повороту событий был совершенно не готов — остатьсясреди зимы за городом, без машины и теплой куртки!

— Тебя кто-нибудь привезет, — сказал Степан изумленномуЧернову, — мне правда нужно прямо сейчас уехать, Черный.

— Да ты бы мне раньше сказал, я бы на своей машине поехал!Что я тут стану делать, твою мать, в пятницу вечером? У меня за шиворот воданалилась, и все ноги мокрые!

— Посуши, — посоветовал Степан, — вон из калорифера кактеплом несет! Посуши ноги, а то еще, не ровен час, простынешь, Черный!

— Пошел ты! — окончательно вызверился зам, решив, что Степанспециально, из каких-то своих соображений, завез его в Сафоново и бросил.

— Я с Дмитровки водителя пришлю! — уже с крыльца крикнулСтепан и мерной тяжелой рысью затрусил под снегом к своей машине.

Из машины он позвонил и долго и униженно умолял егосоединить, а потом объяснял положение дел, и выслушивал ироничные замечания, исоглашался с ними, и подобострастно хихикал в нужных местах, и вообще мелхвостом изо всех сил.

Вырулив со стройки, он поехал в противоположную от Москвысторону и некоторое время провел там, куда в конце концов приехал. Отнепрерывно идущего снега казалось, что уже вечер, хотя время едва-едваперевалило за три часа.

По дороге в Москву Степан позвонил на Дмитровку Саше исказал, чтобы она придумала, как эвакуировать из Сафонова Чернова.

— Пошли Серегу, — приказал он, — или сама поезжай, толькоосторожно, снег и вообще черт знает что!..

— Хорошо, — согласилась безмерно удивленная Саша, — толькозачем ты ею там бросил?

— Надо было, я и бросил, — буркнул Степан. — Саш, я наработу сегодня уже не вернусь, мне надо еще в пару мест съездить. Если Рудневбудет разыскивать, я на мобильном. Если что стрясется, звони мне вечером домой.

— Хорошо, — сказала Саша. Весь разговор происходил как будтов старое благодатное время. «Еще до войны», как определила она про себя.

Ни по каким делам Степан не поехал, а поехал прямо домой. Внаправлении Москвы поток машин был относительно жидким, зато в противоположную— загородную — сторону змеилась под непрекращающимся снегом многокилометроваяпробка. Снег прибивал к мокрому асфальту гарь и сизый выхлоп, отчего казалось,что ту сторону шоссе заволокло химическим дымом. Машины в этой мертвой очередиуже даже не сигналили, стояли смирно, словно коровы, идущие на бойню, и Степан,чтоб только отвлечься от них, на полную громкость включил приемник.

«А где же наши ручки? — заверещал приемник кликушескимидевичьими голосочками. — Давай поднимем ручки!»

Степан громкость прибрал — невозможно было слушать проручки, но он любил «Русское радио» и стоически вытерпел эти самые ручки доконца. Зато после «ручек» ди-джей, очевидно, изнемогший так же, как и Степан,поставил что-то про «проруху-весну», и сразу стало легче. Итак, клофелин.

Был клофелин, потом его не стало, а потом он опять появился.Только пока до конца неизвестно, клофелин ли это.

Степан был совершенно уверен, что не хочет, чтобы ему сталоизвестно «до конца», но он должен был во всем разобраться.