В ответ на мои страхи перед выступлением в Вене указал в открытое окно на Собор: «Вас ждет публика такая же, как этот город: лучшая, сердечнейшая во всем мире!» Очень одобрил программу. Сказал, что любит Четвертую и Шестую симфонии Чайковского (о Шестой сказал «бессмертная»), но Пятую меньше, «в финале — влияние Листа» (??!). На прощание пожелал счастья.

С 12.45 до 2 час. я репетировал: 1-ю ч. Пятой, полвальса, кусочки финала; 1-ю ч. Моцарта, кусочки финала и весь Концерт с Ойстрахом. Тревога души и тела усилились: остается очень малый интервал до концерта, который начинается в 7.30.

В 2.30 пообедали свежими и великолепными (вчера за ужином нам сосватанными) цыплятами. С 3.30 до 5.30 дремал. Л. уходила. В 5.30 постучала горничная: ванна. Еще немного полежал после нее, и в 6.45 — машина.

Состояние тягчайшее. Вдобавок очень болит живот. Как при всем этом начать беззаботный B-dur Моцарта? Переполненный, блестящий позолотой длинный зал; публика и ложи тоже вокруг оркестра, как было в Женеве; теплый прием. Моцарт удачно — успех. После концерта овации и, как Еж говорит, «нескончаемый вой», автографы, фотографы, цветы; «триумф» — как говорили многие.

Дома — абсолютно выпотрошенный. Пономарев с бутылкой сбегал к соседу за чаем. Посидели… Курт — спать: завтра его репетиция. Не спал до 4-го часа.

22 июня.

Встали в 9 часов. Как бы там ни было, что бы потом ни писали газетчики, — все же гора с плеч, и у публики несомненный успех. Во всяком случае, жить легче, чем вчера…

Посидел с партитурами. В 12 зашли с Л. за Куртом (он во втором этаже) и поехали на репетицию. К великому счастью, погода продолжает стоять прохладная и пасмурная. В 1.30 Курт закончил репетицию. Поехали домой. Перед обедом вверх по соседней улице прошли до часовщика, Л. отдала часики, капризничающие с 1-го дня покупки в Зап. Берлине. Обед у приветливого «хозяйчика», поздравляющего с успехом и хорошей «критикой». Газеты. Неизбежный шок, потом анализ, и убежденность восстанавливается. Но все же… неприятно.

После обеда Курт — спать, Л. — на маникюр. Я — записал дни. Скоро пришла Л. в слезах: заодно с маникюром ее убедили «причесать» голову. Потом появилась официантка, принесла чай, восторгалась концертом, который слушала по радио (!), служитель, принесший из утюжки костюм, — тоже (!).

Зашел Пономарев. Перевел ему газеты. Поговорили; он очень обозлился на «ситуации» Вены… Конечно, после вчерашнего концерта и его уровня даже мелкие укусы чувствительны… даже несправедливые… В 6.45 поехали в зал. Сидел с Куртом в дирижерской, пока его не повели «на эшафот» (беседа с ним о его неуверенности и причинах ее: «шаткость» замысла). Когда раздались первые звуки «Бенвенуто», пошел пешочком домой. С угрызением думал о своем последнем разговоре с Саркисовым по поводу напутанных им часов моей завтрашней репетиции. По пути восстановил по возможности равновесие — ощущение Правдивости на завтрашний день: «как могу» и «с верой и убеждением».

Думал о маме (как всегда, перед концертами в этой поездке). Возникла мысль ей позвонить, но почтамт был закрыт. Представил себе Бородинскую: у них там 10 часов; Пюхяярви… Тишу, верно уже ложатся или пьют чай. А вокруг — Вена. Пустоватые, уже разменявшие на вечер людей, красивые улицы. Просторно. Тихо. Чуть моросит дождик.

Дома вырезал и наклеил накопившиеся вырезки. В комнате тишина, немного грустная. Представил себе: что там Курт сейчас, все наши… зал сияющий, горячий… Спустился к «соседу» поужинать. По дороге осенило заказать телефонный разговор с мамой из гостиницы. И действительно: еще не успел поужинать, как прибежал старичок портье: Ленинград на проводе. Голос Клавы. Разбудила маму. Мама, конечно, только сама с собой и в себе: «Как проживу еще месяц без вас». Все же под конец: «Благословляю тебя». Когда уже заканчивал ужин, подошла хозяйка ресторана (она же мать «хозяйчика») с цветком в руке, подобранным рядом у подъезда отеля; это наши вернулись с цветами с концерта. Побежал к ним. Курт просветленный, освобожденный, Пономарев сияющий, довольный. Курт переоделся, после чего все отправились в ресторан.

23 июня.

Встал высланный, отдохнувший. Репетиция в 10. Кончили ее уже в первом часу (с 10 до 1.15 Шестая Чайковского; «Фигаро», которых я очень облегчил и снял по пульту в каждой группе струнных; потом с Ойстрахом, Шостакович по кусочкам).

Дома с партитурами. Спать лег в 3-м часу. Все идет спокойно, неторопливо, легко, не в пример 21-му, когда репетиция началась только в 12.30. Хорошо дремал, даже поспал. Л. ушла. В 5 часов выхожу в коридор, и радостно она из-за поворота навстречу. Как-то легко на душе, даже больше. Подсознательно: «завтра все будет позади!» Было в этом состоянии и вредное, мешавшее целиком отдаться предстоящему вечером. Но все встало на место; в 5.45 — ванна, принесли крахмальные рубашки; и вот, скоро наступающий вечер заслонил все: и «завтрашнее», и радостное, и встал стеной между мной и миром, как оно и должно быть… В 6.45 — машина. Около 7.30 Курт и Л. ушли из дирижерской в зал, в 7.40 — я вышел на пульт. «Свадьба Фигаро» сразу очень понравилась. Шостакович прошел исключительно. В антракте перед 2-м отделением я сидел в уголке, собирался с силами. Заглянул Гамсъегер (импресарио): «Was?» — «Die Schlacht ist schon gewonnen!» [Что? Бой выигран!]. После Шестой симфонии не сразу разразившиеся, но непрерывно растущие крики, топот, вызовы и пр., и пр., и пр.

Когда мылся и переодевался в боковушке около дирижерской, Л. не удержалась и к великому восторгу находившихся тут же Курта и Ежа начала припрыгивать, приплясывать, обниматься — не удержала радости. Пономарев, Еж, Курт — все вместе с нами в ресторанчик к «хозяйчику». Достали шампанское из ящика, подаренного нам Гамсъегером.

24 июня.

Проснулись — солнце! (Впервые за все время.) Завтракали во втором этаже у «уютной» кельнерши. В 11 отправились на концерт Бруно Вальтера (закрытие Моцартовского фестиваля).

На эстраде царит домашняя атмосфера. Оркестранты и хористы приходят, уходят, настраивают инструменты, беседуют, обмениваются поклонами с кем-то в зале. Дирижерское место окружено со стороны зала маленьким заборчиком. Долго почтительные аплодисменты вышедшему Вальтеру. Кланяется дважды, но очень скромно. Симфония g-moll Моцарта прозвучала со всем своим бездонным и необъятным подтекстом, до сих пор мной только предполагавшимся и услышанным сегодня впервые.

Второе отделение — Реквием. Просто, величаво, но моментами все же как-то «машинально». Нигде никаких точек над «і», просто поют, играют музыку… Общее впечатление сложное: тут и величие