овечек, красно-пегих коренастых коровок. Кой-где пашут на волах. На волах — попоны (!). Здесь еще цветут яблони и бузина, трава ниже и жиже, чем под Мюнхеном. Горы приближаются. Цепляясь за вершины леса, ползут по ним клочья туманных облаков.

В поисках какого-то лекарства заезжали в старинный город Rottweil с замком над рекой, старинными стенами, киркой. В 1.30 — граница Швейцарии. Дождит. Ждем отставшие автобусы с оркестрантами. Проверка паспортов, трогательное прощание с Ритой и Лией; пересаживаемся из легковых машин в общие автобусы (легковые уходят обратно в ГДР). В суете чуть было не теряем чемоданчика с обувью. В 2.30 трогаемся. Еще пара контрольных пунктов (у одного из них на склоне у опушки леса, шагах в двустах, дикая лань, обернувшись, наставила на нас ушки) — и уютнейшими городишками, долинами среди густых лесов и молодых виноградников, вдоль пока еще совсем безобидных гор едем по Швейцарии.

В 4 часа — Цюрих. Бесконечное блуждание по городу, улицы не вмещают автобусов; никак по извилистым коридорчикам их не подъехать к гостиницам. Так крутимся полчаса, задерживаем движение, вызывая любопытство и улыбки прохожих (на автобусах надпись «Len. Philarmonic»). Город солидный, старомодный, дома скромные, полные достоинства. Нигде ни одной крикливой вывески, витрины. Наконец-то остановка; по косой улочке тащим чемоданы в руках. Крохотная площадь, куда vis-à-vis выходят фасады двух отелей, скоро загромождается десятками чемоданов. С комнатами путаница, трудности. Оркестрантов срочно кормят. (Ведь в 8 часов концерт!) Обедаем и мы. Получаем комнаты. Курт у себя — лежит; дирижирует вечером не кормленый: заказанный обед (и то только после моего побега в кухню) появляется у него в 7-м часу. В 7.15 Курт едет на концерт. Отправляю Л. с ним. Все, наконец, отбывают. Остаюсь один. Несмотря на усталость, звон в ушах и боль под ложечкой, иду посмотреть город.

Выхожу на набережную. На фоне светлого вечернего неба — шпили, башни города. Гулко бьет колокол большой кирки на той стороне. Широкая, зеленоватая гладь реки. Мосты в развевающихся флагах. Потоки машин, трамваи, толпы веселых, нарядных людей. Тут же — на воде — лебеди. Стая лебедей на свободе. Над рекой с кряканьем проносятся дикие утки. Парочка диких кряковых (в любом другом месте не подпускающих на выстрел) доверчиво подплывают к набережной, поглядывают глазком, ждут привычной подачки (!!). У одного из мостов большие сетчатые вольеры, где содержится коллекция всяких пород уток, простых, больших, маленьких, диковинных… Бетонными стрелками, параллельно набережной, тянутся пристани с массой причаленных наемных и «собственных» лодок, накрытых брезентом, разнообразнейших красавиц, блистающих лаком и моторами. Не переходя, пересекаю последний мост и выхожу на набережную Цюрихского озера, засаженную тенистыми (четырьмя рядами) каштанами. На воде озера в лодках, и тут же на набережной стоят любители уженья в белоснежных воротничках; белеют паруса яхт, бегут моторки.

На противоположном берегу в зелени садов, среди зеленых свечей пирамидальных тополей, по холмам часто рассыпаны домики. За ними в вечерней дымке высятся смутные Альпы, со стелющимися по ним полосами тумана. Вдоль набережной — скамейки. Пары молодежи — откровенно влюбленных, пары седых, чинных старичков. Поднимаюсь в город. Узкие, темноватые, в садовых оградах, улицы. Видимо, район особняков. Почти безлюдно. Пахнет вечерней травой, влажной листвой, немного хвоей. Сумеречно и тихо. Совсем темнеет. Еще выше, в густеющих сумерках загорается свет в окнах, зажигаются рекламы отелей, начинают сиять богато-скромные огромные витрины «бьюиков», «шевроле» и др. Ярко освещенное здание «Neue Zürich Zeitung». Вновь выхожу к набережной. Темнеет. Разноцветно горят надписи, витрины; молча, не сигналя, скользят машины: на перекрестках почти нигде нет регулировщиков или светофоров. Стремительные машины, как вежливые люди, выжидают, уступают дорогу… никаких пробок, никаких заторов. В воде зыблются и отражаются разноцветные рекламы; на противоположной стороне — дома и огромная кирка ярко голубеют, освещенные прожектором. К 9-ти движение стихло: площади и улицы уставлены сотнями машин, ожидающих хозяев, где-то нашедших свой вечер. Высоко в небе, за тонкой облачностью, висит кажущийся мохнатым серп месяца. Такой был над Непрядвой, наверное… Перехожу мост. Попадаю в сеть старинных, извилистых и крутых, с трудом пропускающих машину, улочек. Здесь малолюдно, но витрины также ярко освещены. В верхних, темных этажах сумеречно поблескивают стекла маленьких окон, белеют занавески. Очень тихо.

Удивительный город. Город естественного достоинства, уважительности, благородства, ни разу не поколебленных устоев. Ничего общего с кичливым Гамбургом, ни тем более с «временщиком» — Западным Берлином. В 10 часов вечера с сильной болью в желудке, которой все время старался не замечать, пришел к себе в гостиницу. Проглотил лекарство, принял хвойную ванну, лег в постель с Томсоном. За окном шарканье шагов, голоса, смех, восклицания, иногда пение: точно гриновский Гель-Гью. В 11 час. — телефон: Жай. Скоро приехали. Концерт прошел блестяще. Был Хейфец, Клемперер, успех, играли хорошо. В 12 часов заснул как мертвый.

15 июня.

Проснулись около 9-ти. Слабость, боли. <…> Забегали навестить Пономарев, Курт, потом Толстая и Левант с лекарствами. Лежу в постели… Как будет завтра?? Л. ушла. Остался один. Записал вчерашний вечер. С 12 до 2 занялся партитурами. Приходил доктор. В 3 час. оделся, собрался. Внизу оркестр грузится в как-то проникшие через щелки улиц автобусы. На вокзал едем в отдельном маленьком автобусе. Солнечно. Светлый, многолюдный, с цветами и киосками, огромный вокзал. В 3 час. 35 мин. — поезд на Женеву. Едем долиной, почти сплошными уютными селениями, за ними плывут поросшие зеленой щетиной горы; проносятся нежно-голубые озера, виноградники, опоясанные низкими каменными оградами. По склонам стада бежевых коров.

Около 9-ти — Женева. С нами высаживаются 14 человек из оркестра. Остальные уехали в Вёве. Уже в темноте пригородных парков подъезжаем к отелю. Возникает недоразумение с часом завтрашней репетиции, часом приезда из Вёве оркестрантов и часом их обеда. В соседнем домике, построенном наподобие шале (где помещается ресторан гостиницы), долго утрясаю эти вопросы с импресарио. Номер нам дается маленький, бедноватый. Ванн при номерах нет вообще. Ужинаем в «шале». Два смазливых официанта, слегка фамильярных. Крепкий сон.

16 июня.

9 часов — завтрак. Подает хорошенькая француженка. Долго не может меня понять в вопросе каши. После завтрака Курт и Л. по инициативе и настоянию Ойстраха исчезают на какой-то прием, у какого-то нашего дипломатического работника. После завтрака позанимался и пошел один в город. Его красота, праздничность, воздух, водный холодок озерной глади. Все же это не Цюрих: формальнее, холоднее, меньше «души», глубины. Проглядывает солнце. Фотографирую лебедей, улицы, голубей, набережную. На скамейке отдохнул, впитывал живительный воздух, прохладу… окружающее. В 1.40 — дома. Обед