Глава 69. Грозное лето

По приметам лето 1092 от Рождества Христова мыслилось жарким и несчастливым. Грозные предвестья беды уже давно являлись в небесах над Русью.

«Было знамение в небе – точно круг посреди неба превелик», – писал летописец.

21 мая пополудни случилось затмение солнца, и так сильно заволокло небесное светило темнотою, что многие люди ужаснулись.

С той поры и грянули великие беды.

Горели леса, дымились торфяные болота, в воздухе стояла удушливая тяжёлая гарь. Города как будто обволок со всех сторон туман, в непрозрачной серой дымке скрывались окрестные сёла и слободы. И невесть откуда являлись раскосмаченные белобородые волхвы с посохами в руках, оборванные, с горящими ненавистью очами.

«Перун наказует вас, нечестивых! Продали душу свою вы богам неправедным, отворотили лик свой от Перуна и Сварога! За то горе, горе вам, безумным! Молнии испепелят вас! Глад великий погубит вас! Иноверцы придут и поработят вас! Горе вам, горе! И станет земля Русская на Греческой, а Греческая – на Русской, и водами изойдёт земля, и потоп будет великий!» – вещали кудесники.

Потом они исчезали, уходили, скрывались посреди огня и дыма, иных ловили и вязали княжеские дружинники, иные, гонимые из городов, запутывали следы в лесных чащобах.

Вскоре поползли недобрые слухи из Полоцка. Ночами бродили там по улицам некие бесы, слышали люди топот и дьявольский свист. Перепуганные полочане выбегали из своих домов, но тотчас падали замертво, поражённые язвами. А после видели бесов в Полоцке и средь бела дня. Страшны они и мерзки видом, рогаты, а вместо ног имеют козьи копыта.

Люди верили всему, любым небылицам. Но доля истины в этих слухах, сплетнях и страшных рассказах была – наступало на Руси тяжкое, неспокойное время.

Страшное что-то творилось и в Причерноморье. Княжеские лазутчики и купцы передавали: половецкие кони и стада скота вытоптали пастбища в низовьях по обоим берегам Днепра, голод поразил становища степняков. Давно были ими разорены и обращены в пепел ближайшие русские сёла и городки, кочевья задыхались от бескормицы, от жары, от многолюдства. И выход был у половцев один.

Сквозь завесы дыма, обходя горящие леса и болота, шли половецкие орды на север. В такой великой силе ещё не врывались степняки в киевские пределы, давно не находила на Русскую землю со стороны степи такая напасть. Горели сёла, городки, дым и огонь были всюду, сливались воедино пожары половецкие и лесные, дым болотный и кизячный дым костров. Кочевники нападали нежданно, с разных сторон, шли лавиной, пожгли Прилук, Песочен, Переволоку. Князья, бояре, дружинники запирались в городах, за валами и надёжными стенами крепостей. Туда же спешили, гоня перед собой скотину, жители сёл – смерды, закупы, людины. Уходили, убегали от удушливой гари, от огня, от вражеской стрелы. А где-то уже понуро брели по степным шляхам иные русичи, оборванные, измождённые, в колодках на ногах, повязанные арканами. Со свистом опускались на их плечи нагайки, они падали, умирали, устилая своими телами безбрежную, чужую, равнодушную к их боли и страданиям, ненавистную степь.

Затворился в тревожном ожидании грядущего Чернигов, князь Владимир был в Киеве, у постели тяжелобольного отца, вести оттуда, с днепровского правобережья, доходили скупые и безрадостные.

Княгиня Гида всякий раз поутру поднималась на заборол, смотрела на Десну, на охваченные огнём леса, на степные заречные дали – всюду был дым, была жара, было удушье. Смахивая с чела пот, княгиня хмурилась, страшно и тревожно было ей одной, без мужа, переживать такое лихолетье. А тут ещё дети мал мала меньше, за всеми нужен пригляд и уход. Младший сын Вячеслав бегает и резвится во дворе, маленькая дочь хнычет в колыбельке, а подросший Ярополк уже взбирается, в сопровождении боярина-дядьки, следом за матерью на стену, всё выспрашивает, что да как.

Хоть малое облегчение испытала Гида, когда пробрался к сестре из далёкого Турова как обычно мрачный, кусающий усы Магнус. Смотрел исподлобья, всё справлялся о Владимире, о князе Всеволоде.

Гида ласково смотрела на брата, через силу, с трудом улыбалась. Изменился, сильно изменился Магнус. Уже не поминает он Англию, не говорит о мести за отца, весь он окунулся в русские дела, стал воеводой, боярином.

«Ну и дай Бог, – думала княгиня. – Вон англы наши разошлись, разъехались кто куда, нынче всех и не сыщешь. Велика Русь, многих в себя вобрала».

Магнус рассказывал ей, сидя за столом в горнице:

– Канут остался в Хольмгардии, стал посадником в городе Юрьев. С ним сотня наших воинов. А Вульфстан погиб в бою. Пронзила ему грудь костяная чудская стрела. Албан ушёл служить королю венгров. Говорят, там хорошо платят. Олаф уплыл в Свитьод, к ярлу Инге. Разбрелись воины по свету, никого не найти, не собрать. А наш брат Эдмунд? Что ты слышала о нём?

– Он на заставе, в Донце. Давно не имею от него вестей. Не знаю, как он там. Молюсь за него.

– Я слышал, он бросил свою немую и путается с какой-то половчанкой. Верно ли?

– Откуда могу я знать, брат? Не наше это дело – судить ближнего своего.

– Да. Пусть так. Но степь, кочевники, погони – это не для меня, сестра.

– А что для тебя? – нахмурилась Гида. – Зачем ты служишь этому Святополку? Что в нём хорошего?

В голосе княгини сквозило осуждение.

– Хорошо в нём одно: он – старший после твоего свёкра князь в роду. За ним – право на Киев, – хрипло отмолвил Магнус.

– Мой свёкор пока не умер. Не забывай об этом! – Гида возвысила голос и ещё суровей сдвинула тонкие брови. – Что же вы делите шкуру неубитого медведя?

Магнус промолчал, прикусил губу, отвёл взор. Честно говоря, сестра была права. Ему надоело, ох как надоело сидеть посреди болот в этом глухом Турове! Там скука, тоска, одолевают воспоминания. Вот он и приехал в Чернигов развеяться, да, видно, попал в недобрый час. Жара, пыль, дым, степняки!

Гида не стеснялась брата. Обнажила при нём большую грудь с розовыми округлыми сосками, стала кормить маленькую дочь. Девочка громко чмокала, первые прорезавшиеся зубки царапали княгине грудь, но Гида только улыбалась, с умилением глядя на малышку.

В углу горницы десятилетний Ярополк строгал деревянный кинжал.

– Приеду в следующий раз, подарю настоящий, булатный, с узорчатой рукоятью, – пообещал племяннику Магнус.

Оставив сестру, он вышел на гульбище, недовольно вдохнул в лёгкие пропитанный гарью жаркий воздух, закашлялся. Краем глаза увидел, как бежит навстречу ему воин-туровец в кольчужном калантыре.

– Воевода! – окликнул он и повторил, тяжело дыша от быстрого бега: – Воевода! Тут мы одного человека заприметили. Мыслим, князя Ольга проведчик!

– Кто таков?! – оживился и насторожился Магнус.