ж накопилось грехов на душе у тя! Вот и мыслю: Окаянному Святополку ты уподобился. Вершишь делишки свои недобрые за чужою спиною, чужими дланями от соперников своих и супротивников избавляешься. Кто Глеба Святославича сгубил? Кто Всеслава в поруб заточил? А князя Ольга греки по чьему веленью полонили? А к Ярополку кто убивца подослал? И чего ж добился ты, княже? Я уразумел: старался ты не для себя. Не хотел ратей, хотел мира и тишины. Но чего ж ты достиг? Погубил душу свою, но ради чего?! Ради чего, княже?! Вот баешь: «Откровения Мефодия Патарского», конец света, поганые. А кто виновен в том, что лютуют они и разор чинят? Кто виной гневу Божьему? Ты, князь, ты! Вспомни, как крамолу сеял на земле Русской, как на Волыни князей стравливал, как на Полоцк поганых навёл! До тебя никто не додумался до такого – путь поганым на Русь указывать! Не дьявол ли вёл тебя по пути сему? И не Господь ли на тебя разгневался, не Он ли наслал на землю Русскую половцев? Ибо что половцы? Половцы – батоги Божьи и посланы нам для испытания, для утверждения и укрепления в вере. Погляди окрест себя. Узри: города опустели, в сёлах пылают церкви, дома, гумна, а жители издыхают под остриём меча али трепещут в ожидании смерти. Полоняники, заключённые в узы, идут наги и босы в далёкую страну поганых сыроядцев, сказывая друг другу со слезами: «Я из такого-то города русского, я из такой-то веси!» Не найдёшь ты ныне на лугах своих ни стад, ни коней, ибо нивы заросли травой, и лишь дикие звери обитают там, где ранее селились христиане. Вот и вопрошаю тебя: почто же страдают и гибнут люди? в чём вина их? Думал ли о сём, княже великий?! Не потому ли, что за всю землю ответ несёт один – глава! А глава земли – ты! И наоборот, за твои грехи, за твои преступленья кару приемлет вся земля, все люди! Не токмо душу свою погубил ты злодеяньями своими, но другим душам, невинным, другим людям зло великое ты сотворил!

Всеволод внезапно разгневался, вскочил было со скамьи, но тотчас с глухим старческим стоном бессильно опустился обратно.

– Да кто ты такой, чтобы меня попрекать?! – злобно огрызнулся он. – Ты бы посидел, побыл в моей шкуре! А то – коварен, лукав, лжив, преступления, злодейства творишь! Ишь, разговорился! Языком болтать – оно легче.

Всеволод чувствовал, что запальчивой своей речью не то что монаха, но и себя не может ни в чём убедить.

Иаков, спокойно выслушав князя, сказал с печальной улыбкой:

– Кто я таков, вопрошаешь? Что ж, отвечу. Совесть я твоя, вот кто. И о словах, мною сказанных, прошу, помысли. Еже в чём неправ я, прости. Мне же дозволь уйти.

Он встал с лавки и, даже не поклонившись князю, исчез за дверями покоя.

Вот так, пришёл, излил душу, с неожиданной откровенностью укорил Всеволода в грехах, в преступлении перед землёй, и ушёл, словно не было его, словно это в самом деле не монах Иаков приходил, а совесть Всеволодова, и исстрадавшаяся душа его трепещет, он ищет лихорадочно оправдания своим делам, но не находит. Ибо не было и нет ему никаких оправданий.

Монах оказался прав, прав во всём.

Глава 72. Смертный час

Всеволод слёг окончательно весной, в апреле, когда с грохотом ломались льдины на Днепре и освобождённая от оков река бурлила с богатырским удалым размахом, щерясь пенным оскалом, разливаясь, растекаясь у устья Почайны и топя низкие равнины левобережья. В воздухе веяло молодостью, буйством свежей нерастраченной природной силы, радостью возрождающейся жизни.

Иное было в княжеских палатах, здесь на пороге в чёрном одеянии стояла смерть, от неё нельзя было, как от страшной старухи-ведьмы, убежать, спрятаться, укрыться, нельзя было запереть перед ней дверь.

Раскалывалась голова, сердце билось неровными толчками, временами накатывал на Всеволода жуткий холод, ноги немели, костенели, колени обжигала яростная сумасшедшая боль – будто какой свирепый зверь хватал их острыми зубами и грыз, рвал, ломал суставы, мышцы, кости.

И Всеволод почуял: всё, конец! В тот день у него перехватило дыхание; жадно ловя устами ускользающий куда-то воздух, он испуганно выпучил глаза, захрипел, разразился кашлем. Подумалось вдруг: сколь же быстро и нелепо прошла, пролетела его жизнь, наполненная ратными и мирными трудами, кознями, заговорами, борьбой за своё возвышение! Глупо, страшно, но нечего и вспомнить, нечем похвалиться, ничего не сделал он в жизни своей большого, значительного, великого.

Всеволод горестно вздохнул, закрыл глаза и с отрешённостью предался в руки лекарей. Те пускали ему кровь, делали примочки, притирания, давали пить тёплые отвары целебных трав.

Пополудни окутал Всеволода беспокойный тяжёлый сон.

Словно из тумана выплыло перед ним строгое лицо отца, он отчётливо услышал сказанные князем Ярославом на смертном одре слова: «Будешь ты князем в Киеве».

Отец исчез так же внезапно, как и явился. Вместо него, к ужасу Всеволода, перед глазами вспыхнула багрянцем и заструилась кровавая полоса, он увидел поле битвы на Нежатиной Ниве, увидел злополучный курган, увидел падение Изяслава на выжженную солнцем траву! Потом была пустота, был мрак, был страх. Всеволод снова почувствовал, что задыхается. Он резко поднял голову и открыл глаза. Бред, кажется, прошёл. Через щели ставен в опочивальню проник солнечный свет – катился к закату весенний тёплый день – последний для него, великого князя киевского.

С порога опочивальни донёсся голос гридня:

– Княже, к тебе тут черница пришла. Просит вельми пустить. Верно, игуменья Янка её прислала.

– Зови, – хрипло, с трудом ворочая измождёнными сухими устами, проговорил Всеволод. – Божьим людям я и в смертный час рад.

Послышался тихий скрип деревянных половиц, и к ложу князя из мрака подплыло существо в чёрном монашеском одеянии.

«Дьявол!» – в ужасе подумал Всеволод.

Дрожащей дланью положив крест, он глухо прохрипел:

– Изыди от меня, сатана!

Женщина порывистым движением отбросила назад монашеский клобук.

– Что, не признал, убивец?! – с презрением воскликнула она.

– Проклятие! Я узнаю, да, узнаю тебя, – зашептал Всеволод. – Ты – Роксана, вдова Глеба. Давно о тебе… ничего не слышал. Говорили, ты уехала… Но зачем ты здесь? Чего ты хочешь? Хочешь напомнить о моих грехах? Да? Но я и так всё знаю. Я обречён, Роксана. Обречён на погибель. Душа моя вечно будет мучиться в аду. Дай же мне хоть умереть… Умереть спокойно.

Серые с голубизной глаза женщины будто прожгли его насквозь.

«А ещё говорят, будто дьявол безобразен», – подумал великий князь, пристально взирая на бледное, но прекрасное лицо Роксаны.

– Да, верно, пришла я сюда