я был счастлив. Кто такие батраки, не понимал. По ночам я зажигал перед зеркалом свечу (я видел, как мама так делала) и молился, чтобы отец не нашел нас под нашими новыми именами. В тайном туннеле между нашей хижиной и особняком тоже горело несколько свечей. Отец не вернулся.

Господин Фикрет прикоснулся к людям, стоявшим перед увитой плющом стеной особняка.

– Вот здесь угрожают Хараламбосу. Головорезы из нерегулярных отрядов. Орудие в руках высокопоставленных пашей. Они пришли к нему домой. Раздели у него на глазах маленькую Софию. Сказали, что заберут ее. В то время девочек-гречанок продавали в дома богачей. А могли убить и бросить в реку. Или сделать еще что-нибудь похуже. Как замечательно изображено отчаяние на лице Хараламбоса! Смотришь и чувствуешь. У него не остается другого выхода. Он оказался лицом к лицу с неотвратимостью жестокой судьбы. Он должен привести их к пещере, где укрылся его лучший друг. Так он спасет свою дочь. И не только ее, но и свою жену, и беременную жену Иоанниса, Марию, которая нашла убежище в его доме. Значит, спасет и тебя, Садык-уста, так ведь? Хараламбос всем поменяет имена. Его дочь София станет Ширин, твоя мать – Мерьем, а сам он возьмет имя Нури, которое, как и его предыдущее, означает «свет», только на другом языке. Турки сдержат слово и не отправят в изгнание в Грецию ни его, ни его семью, ни прислугу. Все они стали мусульманами. Десятки тысяч христиан будут страдать и умирать в пути, а Нури-эфенди и его домочадцы останутся жить в особняке в Мачке. Когда ты появишься на свет, в окрестностях не останется уже ни одной церкви, где тебя можно было бы крестить. Опьяненные успехом победители сожгли и разграбили даже прекрасную Сумелу. Уцелевшие монахи спрячут под землей драгоценную икону и спасутся бегством, чтобы через несколько лет вернуться за своим сокровищем… А Хараламбос, он же Нури-эфенди, сможет прожить с грузом предательства на душе всего десять лет, так? Когда тебе было десять лет, он вышиб себе мозги выстрелом в голову. У всех на глазах.

Шум в моих ушах внезапно прекратился. Я открыл глаза. В моей постоянно гудящей голове вдруг воцарилась тишина, похожая на ту, что на миг наступила после прогремевшего выстрела. Это было очень короткое мгновение. Потом простреленная голова Нури-эфенди упала на стол, прямо на стоявшую перед ним тарелку, и та раскололась пополам. За окном моросил серый дож дик. Стекла запотели от печного тепла, и сосновый лес было не разглядеть. Мы только что закончили завтракать. Госпожа Ширин рассказывала о священнике, которого мы случайно увидели в монастыре, и об иконе, которую он вырыл из-под земли. Со стола еще не убрали тарелки с косточками от оливок, хлебные корки, остатки сушеного мяса и головку брынзы. Мама наливала чай из самовара. Услышав рассказ госпожи Ширин, она сильно разволновалась. Уже многие годы в наших краях не видели священников. Наверняка его приезд сулит нам благо. Не выпуская из рук стеклянного стакана, мама прочитала благодарственную молитву: она поверила, что пришло время, когда ее муж спустится с гор. И тут заговорил Нури-эфенди.

– Иоанниса запытали до смерти, Мария. Труп скормили диким зверям в горах. Не жди понапрасну. Это я отдал его, своего друга, в руки мучителей. Господи, прости мне мои грехи!

Раздался выстрел. Жена Нури-бея зажмурила глаза, закрыла уши руками. Стакан с чаем выпал у мамы из рук, разбился вдребезги, от пола пошел пар. Я смотрел на все это из угла у печки, в которую подкидывал дрова, но не заметил, в какой момент маленькая госпожа успела встать и подойти ко мне. Только когда голова Нури-эфенди упала на стол, расколов надвое тарелку, а мама закричала: «Неправда!», я почувствовал в своей руке ледяную ладонь госпожи Ширин. Да, ее рука была холодна как лед, но по вискам текли капли пота. Мы стояли у печки. Госпожа Ширин дрожала. Я сжал ее ладонь, а другой рукой мне хотелось закрыть ей глаза. И еще мне хотелось сказать ей: не бойся, маленькая госпожа. Не дрожи. Я до конца своей жизни буду защищать тебя от бед и несчастий. Не бойся, госпожа Ширин. Я всегда буду рядом, всегда буду готов помочь. Я ни за что не позволю, чтобы с тобой еще раз случилось что-нибудь настолько страшное, как сегодня.

Разве мог я рассказать все это господину Фикрету?

Не мог.

И поэтому молчал, опустив голову.

33

Уже садясь на пароход, я столкнулся с Уфуком в толпе пассажиров. Увидев меня, он удивился – видно было по лицу. А я почувствовал досаду. Не потому, что не хотел бы встретиться именно с ним. Я собирался сесть у окна и, глядя, как на море опускается ночь, поразмыслить над историей, рассказанной Фикретом, попробовать разобраться в своих чувствах к Нур. Сейчас я не обрадовался бы никому из знакомых.

Мы оказались лицом к лицу, пытаться улизнуть было поздно. Теперь придется ехать вместе. Мы оба цивилизованные люди и не сможем поступить иначе. Когда поднимались бок о бок по лестнице на верхнюю палубу, перебросились парой слов. В Стамбул едешь? Да. А ты? И я туда же, конечно. С чего бы мне ночевать на Хейбели? (Последнюю фразу я сказал про себя.)

Мы сели на корме, на открытой части палубы – места здесь когда-то считались «классом люкс». Воцарилось молчание, насыщенное непроизнесенными вслух вопросами. Загудел мотор, отвязали швартовы. Пристань начала отдаляться. Уфук что-то пробормотал. Я нагнулся, чтобы получше расслышать. Уфук из тех людей, что всегда говорят очень тихо и спокойно.

– Я думал, что ты и эту ночь проведешь на острове.

Вот и первые сведения. Значит, ему известно, что я был приглашен на день рождения Ширин-ханым и переночевал здесь.

– Да, я собирался. Но потом узнал важные новости и теперь должен вернуться.

И это правда. Я везу с собой потрясающую историю. Неизвестные факты о жизни Ширин Сака, обнаруженные за день до ее столетнего юбилея. Завтра встану пораньше и начну писать. А может быть, уже сегодня, когда доберусь до дома.

Уфук кивнул. Выглядел он печальным. Длинное лицо, обрамленное светлой бородой, казалось, вытянулось еще сильнее, взгляд направлен в себя. Между нами айсбергом громоздилось напряжение. Мы смотрели на остров, который, удаляясь, становился все более красивым. Небо темнело, в окнах загорались огни. Стали разносить чай. Мы купили по стаканчику. Сахар брать не стали.

Ладно, а Уфук почему на острове? Когда он приехал? Почему возвращается в Стамбул?