«Прости, – хнычет он во время этих объятий. – Прости».

И я только предполагаю, что он имеет в виду «прости, что завез тебя на ту дамбу в ту безумную ночь столько лет назад, потому что я такой помешанный псих, но я стараюсь, Илай, я стараюсь очень-очень сильно»; и я обнимаю его крепче, потому что во мне есть слабость прощения; и я ненавижу эту слабость, поскольку она означает, что я, вероятно, прощу человека, который вырежет мне сердце тупым ножом, если он скажет, что ему оно нужно больше, чем мне; или скажет, что в его жизни сложный период кровавого вырезания сердец. В общем, к моему удивлению, обнимая отца, я чувствую, что делаю нечто хорошее, и я надеюсь, что вырасту хорошим человеком, потому что делаю это.

Хорошим человеком, как Август.

Август за кофейным столиком в гостиной считает деньги.

Эта благодарная удивленная улыбка Шелли Хаффман из того полуденного репортажа запала в душу моего брата Августа, такого сентиментального молчуна. Это зажгло что-то внутри него. Делая доброе дело, он пришел к пониманию, что, возможно, подобные вещи упускались в жизни братьев Беллов, Августа и Илая. Быть может, это то, для чего меня вернули обратно, безмолвно сказал он не так давно.

«Тебя не возвращали, Август, – сказал я. – Потому что ты никуда, глядь, не уходил».

Но он не слушал. Он был слишком вдохновлен. Добрые дела, осознал он, – это то, чего не хватает в жизни большинства семейств, вольно или невольно потворствующих мелким преступлениям в австралийских пригородах. Преступление, рассуждал он, – по своей природе эгоистичное занятие; все грабят и толкаются, и мошенничают, и воруют, и торгуют, и берут, и ничего не дают. Итак, последние три недели Август стучался в двери с ведерком для пожертвований от имени «Ассоциации поддержки больных мышечной дистрофией Юго-Восточного Квинсленда», обходя улицы Брекен-Риджа и близлежащих пригородов – Брайтона, Сандгейта и Бундалла. У него строгий режим и навязчивая идея. Он составляет карты и расписания своих маршрутов и встреч. Он проводил исследования в библиотеке Брекен-Риджа, используя демографию и статистику, чтобы найти в Брисбене обеспеченных людей, к которым можно постучаться; а на этой неделе ездил на поезде в другие районы – Асколд, Клейфилд, гнездо старых толстосумов Нью-Фарм и за реку, в сонную Булимбу; где, как однажды сказал нам Дрищ, вдовствующие бабушки держат толстые рулоны наличных в своих ночных горшках под кроватью, поскольку знают, что ни один уважающий себя грабитель или некто похуже, вроде члена семьи с липкими пальцами, никогда не будет тщательно изучать горшок с мочой старой леди. Я думал, что своеобразная манера общения Августа может помешать ему в сборе средств, но это, наоборот, оказалось его секретным оружием. Он просто держит свое денежное ведро с наклейкой «Ассоциация поддержки больных мышечной дистрофией Юго-Восточного Квинсленда» и делает жест, предполагающий, что он не может говорить, и большинство добросердечных людей (а когда вы постучите в дверь достаточного количества домов, то начнете понимать, что на самом деле состояние человеческого сердца по умолчанию – это доброта) принимают этот жест как означающий, что он глухонемой; и почему-то думают, что сам он – этот молодой человек с добрым лицом и ведром – живет с мышечной дистрофией. Возможно, мы все были бы гораздо более эффективными специалистами по общению, если бы побольше молчали.

– Почему я не могу покормить птиц?

– Это эгоистично, – заявляет папаша.

– Как же это эгоистично, если я делюсь с птицей своим бутербродом?

Папаша присоединяется ко мне возле переднего окна и смотрит на одноногого ибиса в нашем дворе.

– Потому что ибис не ест бутерброды с говядиной и солеными огурцами, – говорит он. – Ты даешь ему куски бутерброда, потому что хочешь чувствовать себя хорошим ради себя. Это эгоистичное мышление. Ты начнешь кормить птицу из этого окна каждый день, и она станет заглядывать каждый день, как будто мы гребаный «Биг Ростер»; и она приведет своих друзей, и тогда ни одна из этих птиц не получит силу без упражнений, которые им обычно требуются для поиска пищи трудным путем; таким образом, ты радикально изменяешь их метаболизм, не говоря уж о возникновении причины для широкомасштабной гражданской войны в сообществе ибисов Брекен-Риджа – они станут сражаться за то, чтобы быть первым, кто схватит твое угощение из говядины и огурчиков. Более того, ты вдруг получишь неестественно высокую популяцию птиц в одном месте, что повлияет на экологический баланс всей зоны вокруг Брекен-Риджа. Я знаю, что сам не всегда практикую это, но в основном, понимаешь – весь смысл жизни в том, чтобы поступать как правильнее, а не как легче. Потому что ты хочешь быть хорошим ради себя, а ибис внезапно проводит меньше времени на болотах, и больше времени на гребаной автостоянке плечом к плечу с голубями, и тогда мы получаем межвидовой контакт, и ослабление иммунной системы у птиц, и повышенные гормоны стресса, и от этого маленькая чашка Петри вдруг взрывается сальмонеллой.

Отец кивает через забор на нашу соседку Памелу Уотерс, стоящую на карачках в своем саду и выдергивающую сорняки из ряда оранжевых гербер.

– Потом Пэм идет в гастроном на Барретт-стрит и покупает три ломтя ветчины, но Макс оставил окно витрины открытым на два часа, и все эти кусочки вкусной ветчины оказались заражены сальмонеллой, и Пэм отбрасывает коньки через две недели, а врачи не могут разобраться, что это было; а это была ветчина и салатовый ролл с багетом на веранде.

– Так значит, мои куски бутерброда могли бы однажды убить миссис Уотерс?

– Да, что-то я сразу не подумал. Ладно, можешь кормить гребаных птиц.

Мы сгибаемся от хохота. Мы наблюдаем за ибисом некоторое время.

– Пап.

– Да.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– Да.

– Ты хороший человек?

Отец смотрит на одноногого ибиса, пытающегося прожевать и проглотить кусок белого хлеба из нарезки.

– Нет, пожалуй, нет, не сказал бы, – отвечает он.

Мы молча смотрим в окно.

– И из-за этого мама от тебя сбежала?

Он пожимает плечами. Кивает. Может быть, и нет. Вероятно, да.

– Я предоставил ей множество причин для побега, – говорит он.

Мы еще немного наблюдаем за ибисом, подпрыгивающим и изучающим двор.

– Я не думаю, что ты плохой человек, – произношу я.

– О, спасибо, Илай, – говорит он. – Я не забуду отразить это сердечное мнение в своем резюме для следующей работы.

– Дрищ когда-то был плохим человеком, – говорю я. – Но он стал хорошим.

Отец смеется:

– Я очень ценю, когда ты сравниваешь меня со своими друзьями-убийцами.

И тут мимо нашего дома проезжает желтый «Форд-Мустанг». Тот же самый человек за рулем. Крупный парень. Черные волосы, черные усы, черные глаза, пристально разглядывающие нас, пока он проезжает мимо дома. Папаша так же пристально смотрит на него в ответ. «Мустанг» едет дальше по улице.