– Нет-нет-нет, – произносит Тедди. – Мы не закончили, пока я не сказал «закончено», твою мать!

Я крепче сжимаю свою верную биту.

– Она сказала «отвали», Тедди-медвежонок, ты что, оглох?

Тедди улыбается.

– А, Илай Белл, большой мужчина для своей мамочки! – говорит он. – Но я знаю, что у тебя коленки дрожат, маленький сучонок. Я знаю, что ты намочишь штаны, если придется постоять у этого окна немного дольше.

Надо отдать ему должное, его проницательность на высоте. Я никогда так сильно не хотел ссать, и никогда так сильно не хотел оказаться завернутым в теплое одеяло и прихлебывать мамин куриный бульон, глядя «Семейные узы».

– Если ты приблизишься к ней, я выколю твои гребаные глаза, – цежу я сквозь зубы.

Тедди смотрит на своих громил. Те кивают ему.

– Ну ладно, Фрэнки, – говорит он. – Раз ты не хочешь выходить, то я полагаю, нам лучше войти и забрать тебя. – Тедди и его молодчики маршируют к ступенькам нашего парадного крыльца.

Вот тут-то и встает человек в сером плаще. Вот тут-то я и осознаю, насколько широки плечи человека в сером плаще и насколько серый плащ скрывает мускулистые руки человека в сером плаще. Его подарок остается лежать на первой ступеньке крыльца.

– Леди сказала, что вы закончили, – произносит мужчина в сером плаще. – А мальчик сказал: «отвали».

– А ты что за хрен? – сплевывает Тедди.

Человек в сером плаще пожимает плечами:

– Если ты не знаешь меня, значит, ты не хочешь знать меня.

Я начинаю любить этого человека так же, как я люблю Клинта Иствуда в «Бледном всаднике».

Двое мужчин пристально смотрят друг на друга.

– Иди домой, приятель, – мирно говорит человек в сером плаще. – Эта леди сказала, что у вас все кончено.

Тедди крутит головой, смеется и оборачивается на своих громил, сжимающих бейсбольные биты, жаждущих действий, жаждущих слез и крови. И когда Тедди поворачивается обратно, то взмахивает сильно и быстро своей алюминиевой бейсбольной битой, метясь в голову незнакомца, стоящего на ступеньках нашего крыльца; а незнакомец нырком уходит от удара, как боксер, не сводя глаз с угрозы, и резко вгоняет свой левый кулак в заплывшие жиром ребра Тедди, а правым бьет снизу вверх в подбородок Тедди, вкладывая в яростный апперкот мощь всего тела, силу икр, бедер и таза. Оглушенный Тедди шатается на ногах и успевает сфокусировать взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как лоб незнакомца врезается в его нос, заставляя носовые кости хрустеть, ломаться и трещать в центре абстрактной картины из брызг человеческой крови. Теперь я знаю этого человека таким, каков он на самом деле. Тюремный зверь. Освобожденный тюремный зверь. Пантера. Лев. Я плачу слезами безумного счастья, когда вижу искалеченное лицо Тедди, лежащего без сознания на земле, и имя слетает с моих сухих губ.

– Алекс… – шепчу я.

Громилы Тедди нехотя приближаются, но немедленно замирают на месте при виде черного пистолета, который незнакомец выхватывает из-за своего поясного ремня.

– Назад! – Незнакомец направляет пистолет в голову ближайшего громилы. – Ты! – продолжает он. – Водила. Я срисовал твой номерной знак, так что теперь ты мой, понял?

Водитель фургона кивает, ошарашенный и испуганный.

– Ты оттащишь этот жирный кусок дерьма обратно в ту дыру, из которой он выполз, – говорит незнакомец. – А когда он очнется, то обязательно скажи ему, что Александер Бермудес и двести тридцать пять членов квинслендского подразделения «Повстанцев» говорят, что у него все закончено с Фрэнки Белл. Ты следишь за моей мыслью?

Водитель фургона кивает.

– П-простите, мистер Бермудес, – заикается он. – Извините, пожалуйста.

Алекс смотрит на маму, наблюдающую за этой сюрреалистической сценой из окна.

– У вас остались какие-то ваши вещи в его доме, которые вам нужны? – спрашивает он маму.

Мама кивает. Алекс кивает понимающе и оглядывается на водителя, засовывая пистолет обратно за пояс.

– Водила, завтра до захода солнца ты доставишь сюда все вещи этой леди и сложишь их на этом крыльце у парадной двери, усек?

– Да-да, конечно, – кивает водитель фургона, уже волоча Тедди по траве прочь из переднего двора. Оба громилы грузят Тедди в синий фургон и стартуют, спеша поскорей убраться подальше от Ланселот-стрит. Водитель уважительно кивает Алексу на прощание, и Алекс кивает в ответ. Он поворачивается к нам, наблюдающим из окна.

– Я всегда говорил своей маме, что это самое худшее, что есть в нашей стране, – говорит он, качая головой. – Хулиганье, блин!

Алекс пьет чай за кухонным столом.

– Красивая чашка, мистер Белл, – говорит он.

– Зови меня Роб, – откликается отец.

Алекс улыбается маме.

– Вы вырастили двух прекрасных сыновей, миссис Белл.

– Зови меня Фрэнки, – говорит она. – Ага, эммм… они парни что надо, Алекс.

Алекс поворачивается ко мне.

– У меня были некоторые темные периоды в тюрьме, – произносит он. – Все просто предполагают, что важный человек такой организации, как моя, будет засыпан письмами от друзей с воли. Но в реальности дела обстоят полностью противоположным образом. Ни один ублюдок не пишет тебе, поскольку думает, что каждый второй ублюдок пишет тебе. Но никакой человек не может жить в совершенной изоляции, ни премьер-министр Австралии, ни гребаный Майкл Джексон, ни квинслендский оружейник мотоциклетной банды «Повстанцы». – Он оглядывается на маму. –   Письма Илая были, пожалуй, самым лучшим за все время моего срока. Этот парень делал меня счастливым. Он немного научил меня, как важно быть человеком, знаете ли. Он не осуждал. Он не знал меня лично, но принимал все мои беды близко к сердцу.

Алекс смотрит на маму и папу.

– Наверно, это вы, ребята, его такому научили? – спрашивает он.

Мама и папа неловко пожимают плечами. Я заполняю паузу:

– Прости, что я внезапно перестал писать. Я сам был немного не в себе.

– Я знаю, – говорит он. – Мне очень жаль Дрища. Ты успел попрощаться с ним?

– Вроде того.

Он подталкивает ко мне через стол подарок, который принес.

– Это тебе, – говорит он. – Извини за упаковку. Нам, байкерам, неизвестны все эти ваши навыки оформления подарков.

Я открываю грубо склеенный и криво сложенный красный целлофан с обоих концов и вытягиваю коробку. Это диктофон «ЭкзекТолк», черного цвета.

– Это для твоей журналистики, – поясняет Алекс.

И я плачу. Я плачу, как семнадцатилетний младенец перед бывшим заключенным, очень влиятельным старшим членом запрещенной организации «Повстанцы».

– Что не так, приятель? – спрашивает он.