– Да, Тедди. И мой отец собирается расколоть твое трусливое хлебало надвое, как он колет кокосовые орехи голыми руками.

На лице папаши появляется удивленное выражение. Он смотрит на свои руки.

– Положи сраную трубку, Илай! – говорит он.

– Скажи маме, что я за ней приеду! – рявкает Тедди.

– Мы будем ждать тебя здесь, ссыкливая манда с ушами, – говорю я. Это разговаривает моя ярость. Она делает меня другим. Я чувствую, как что-то вскипает внутри меня. Вся моя накопившаяся ярость, подавленная в отрочестве. И я кричу: – Мы будем ждать тебя здесь, Тедди!

Он обрывает разговор. Я кладу трубку. Смотрю на папу и маму. Август сидит на диване, качая головой. Они все смотрят на меня, как на ненормального, что вполне возможно.

– Что? – спрашиваю я.

Папаша вздыхает. Он встает и открывает дверь кладовки. Откупоривает бутылку «Капитана Моргана». Выпивает полстакана дешевого рома.

– Август, сходи за топорищем, ладно? – говорит он.

Дрищ однажды сказал мне, что самый большой недостаток времени в том, что его в действительности не существует.

Это не физическая вещь, как шея Тедди, например – к которой я могу протянуть руку и сжать. Его на самом деле нельзя контролировать, или планировать, или манипулировать им, потому что его нет. Вселенная не ставила числа на наши календари и римские цифры на наши часы – это мы поместили их туда. Если бы время действительно существовало и я мог бы дотянуться и схватить его обеими руками – я бы это сделал. Я бы зажал его под мышкой борцовским захватом, где оно не могло бы пошевельнуться, и время застыло бы у меня под мышкой на восемь лет, и я смог бы догнать по возрасту Кэйтлин Спайс, и она смогла бы рассмотреть возможность целовать губы взрослого мужчины ее возраста. У меня была бы борода, потому что к тому времени волосы наконец начали бы как следует расти на моем лице. У меня был бы глубокий мужественный голос, которым я мог бы говорить с ней о политике и домашних делах, и о том, собаку какой породы нам следует завести, чтобы ей подходил наш маленький задний двор в Гэпе. Если бы мы не поместили эти цифры на свои часы, тогда Кэйтлин Спайс бы не старела, Кэйтлин Спайс бы просто была, и я мог бы быть с ней. Я всегда имел плохое чувство времени. Я только чувствовал, что иду с ним не в ногу. Но не в этот день. Не в этот момент у переднего окна гостиной дома номер пять по Ланселот-стрит, в Брекен-Ридже. Полдень. Где там «перекати-поле» и старая бабуля, закрывающая ставни в городском салуне?

Отец стоит с топорищем в правой руке. Видно, что он нервничает. Август стоит рядом с тонким металлическим прутом, который мы обычно используем как запирающий клин для кухонного окна. Я стою со своей битой «Грей Николлс сингл скуп»[58] – Экскалибур-пробивающий-камень среди крикетных бит, – купленной мною у ростовщиков в Сандгейте за пятнадцать долларов.

Слабые, пузатые воины в майках, шлепанцах и шортах перед битвой. Мы все умрем за нашу королеву, запертую в безопасном месте – в библиотеке дальше по коридору, которую мы постепенно освобождаем от книг. Даже отец готов умереть за нее, я полагаю. Может быть, так он сумеет доказать свою любовь к ней. Возможно, это его путь к искуплению – несколько шагов до переднего двора и удар топорищем в висок Тедди, и мама благодарно падает в его худые руки, а вытатуированный Нед Келли на его правом плече одобрительно поднимает большой палец в честь настоящей любви.

– Какого хера ты сказал, что я расшибу ему лицо?

– Я думал, это его отпугнет, – отвечаю я.

– Ты же знаешь, что я не умею драться вообще, не так ли? – говорит он.

– Я думал, что умеешь, когда ты бывал пьяным.

– Я лучше дерусь, когда пьяный.

Нам хана. Такова жизнь.

Желтый «Форд-Мустанг» вдруг появляется на улице и – ком в моем горле, дрожь в моих коленях – въезжает на нашу подъездную дорожку.

– Это он, – выдыхаю я.

Черные волосы, черные глаза.

– Тедди? – спрашивает отец.

– Нет, тот парень, которого я видел на станции.

Он выключает зажигание и выскакивает из машины. На нем серый плащ и брюки, черная рубашка под плащом. Он выглядит чересчур официально одетым для кого-то, посещающего Брекен-Ридж. В левой руке у него небольшая подарочная коробка, завернутая в красный целлофан.

Он идет через передний двор к окну гостиной, где мы все трое – мальчики-колокольчики – стоим с нашим тупым оружием людоедов, сжимая его в потных ладонях.

– Если ты один из дружков Тедди, тебе лучше остановиться прямо там, приятель! – говорит папаша.

Мужчина останавливается.

– Кто-кто? – переспрашивает он.

И тут вторая машина тормозит у поребрика рядом с почтовым ящиком. Большой синий фургон «Ниссан». Тедди выбирается с пассажирского сиденья. Водитель фургона тоже вылезает, а третий мужчина отодвигает заднюю пассажирскую дверцу фургона и с шумом захлопывает ее за собой.

Все трое одинаково большие и неуклюжие. Они смотрятся как тасманийские дровосеки, которые всегда выигрывают первое место на выставке «Экка». У них всех разболтанная шаркающая походка и задницы размера «плюс-плюс-сайз», безошибочно указывающие на принадлежность к племени квинслендских шоферов-дальнобойщиков. Тедди, вероятно, созвал их по своей рации, как семилетний мальчишка, играющий с набором «Полицейские и грабители». Что за гребаный идиот. Возможно, один из них – Бревно, большой придурок с большим членом. Я буду бить ему точно по яйцам. Я бы в голос посмеялся над этими клоунами, если бы не алюминиевые бейсбольные биты в их руках.

Тедди встает посреди нашего двора и орет, не обращая внимания на человека в сером плаще, стоящего под окном:

– Ну-ка быстро вышла сюда, Фрэнки!

В нем снова бушует нечто наркотическое. Мания скорости и дальней дороги.

Человек в сером плаще небрежно и спокойно отходит в сторону, глядя на Тедди с озадаченным выражением, в котором есть что-то от пантеры, – понимаю я только сейчас, – уступающей дорогу ослу.

Мама появляется позади меня.

– Возвращайся в комнату, Фрэн, – негромко говорит отец.

– «Фрэн»? – кричит Тедди. – Фрэн? Это так он обычно тебя называл, Фрэнки? Ты думаешь, что могла бы вернуться к этому придурку?

Человек в сером плаще уже отошел к двум ступенькам, ведущим на наше маленькое бетонное крыльцо. Он садится и изучает разворачивающуюся перед ним сцену, задумчиво потирая губы указательным пальцем.

Мама протискивается между мной и Августом и высовывается из окна.

– Мы с тобой закончили, Тедди, – говорит мама. – Все кончено. Я никогда больше не вернусь. Никогда больше. Все кончено.