— Статистика гласит, — начала она, когда все уселись полукругом, — что в год от слонов погибают двести человек и трое начал.

— Как это от слонов?

— Они давят их.

— Как это давят? — он же был с бойни, возможно, видел в слонах больше жертв, чем убийц.

— Садятся серыми хезалами в складку и чпокают.

— Что это за люди, которые позволяют на себя садиться?

— Чистый, беспримесный ты. — Берне откинул стул, прошёлся вдоль их полувольта, заложив обе руки за спину. На предвозвестие о немедленном возвращении на место не отреагировал. — Вон, она тебе говорит, сходи, собери всех в театре, так ты идёшь. Говорит, Карл, милый, проследи, чтобы сегодня Абдувахоб не отдавал свои лекарства, так ты и это пытаешься, в своём, конечно, духе, убожественном, знай это. Это ведь должна делать она, а делаешь ты.

— Немедленно на место. В противном случае удалю в спальню до ужина.

— Un colpo basso [242].

— Карл, милый, что ты там понял про слонов?

В грошовой коляске — примет больше, чем на Ноевом ковчеге, они дожидались таинственно скрывшегося за поворотом дороги Принципа. Загиб был засажен кустами, но выглядел надёжно и без листвы. Вдруг он сошёл, высота коляски сразу увеличилась, метнулся туда-сюда вдоль красного плинфного забора, проводя рукой по кладке. За тем, в глубине сада, стоял бледный трёхэтажный дом с тёмными окнами. Светились из них два, соседствующие в последнем этаже. Одно интенсивным посылом, второе пасмурно.

— Сел бы ты.

Подписавшись после: погоди, погоди, погоди, ты нам сейчас вправляешь быль или что? Дух у меня, конечно, захватило, я уже почти и смеюсь, и плачу, и вступаю в шайку, но разве могли так поступить с иезуитами?; он сразу стал претендовать на определённые роли. Кобальту иерархия была безразлична, по своему характеру он больше привык подчиняться, но Ятребу Иуды такое положение дел ставило в позу.

— Моё, мля, дело.

Принцип появился в Быке, махнув падать на облучок, сам вскочил на пассажирское. Велел править домой и затих, сказав, что даст знать по прибытии.

Оказавшись в мансарде, В. долго хмыкал, прохаживаясь вдоль стен, отпуская завуалированные издёвки, понятные в большинстве своём только хозяину. Как отменный специалист по эксам и социальному считыванию, он вполне мог бы так уж не занудствовать в извлечении из их главаря досады и неудовольствия, но не считал необходимым сдерживаться. Согласившись участвовать в предприятии, осознавая последствия лучше, чем Дмитрий Каракозов, лучше, чем Иван Ковальский, он хотел получать максимально возможные наслаждение и восторг, он слишком многого стоил, чтобы малодушничать с самим собой.

— Ну?

— К одному там, сговаривался о нашем деле.

— К наводчику что ли? — уточнил Ятреба Иуды.

— Нет.

— Послушай, хуила, давай уж мы не будем тянуть из тебя по непонятному и в отрыве от других омофону, а ты сам складно сбрешешь нам, что удумал.

— Для начала нужно похитить оркестр и хор. Они будут вместе.

— Будут где?

— Перемещаться.

— Мужики, как вы его терпите вообще?

Они переглянулись.

Поданный почтовый вагон оказался без входа, на теле в нескольких местах усматривался лишь контур. В состоянии глубокой внутренней паники, не смея оставить недееспособных подопечных без присмотра и не имея в обозримости кого-то, кто отвечает за вагоны, кто отвечает за почтовые, А. схватила у проезжавшего по перрону водовоза топор, тут же схватилась с самим водовозом, прекратила, пациенты заволновались, один начал плакать, заплатила водовозу, балансируя на разделе платформы и клифа к рельсам, начала рубить. От громких ударов и лязга пациенты заволновались сильнее, в некоторых местах расторгли вереницу, плакали уже двое, затравленно зыркали по сторонам и помалу, вероятно, сами того не замечая, разбредались, выворачивая себе руки. Её захлестнуло отчаяние, удары всё чаще соскальзывали, то и дело она озиралась, у самой выступили слёзы от ледяных порывов, при очередном взгляде пришлось оставить рубку и броситься сгонять; каждую секунду она боялась, что поезд тронется, а они останутся здесь и погибнут. Водовоз взялся помочь, удостоверившись, что ответственность за порчу она берёт на себя, совместил пальцы с продавленными канавами в топорище, пациенты подкрались к бочке, начали отхлёбывать, она бросилась их отогнать, глядя вдаль, на локомотив. На входе в вокзал курил обер-кондуктор, в серой шинели с зелёными погонами, задумчиво наблюдая, только она кинулась к нему с мольбой остудить пыл машиниста, как они опять подошли к бочке, это заметил водовоз и с занесённым топором ринулся. Не достигнув железнодорожника, она метнулась обратно, покосившись на локомотив и утирая всё выступавшие слёзы, отогнала, умолила водовоза возвратиться к устройству двери. Обер-кондуктор бросил в снег окурок, запахнул шинель, поднял воротник, неторопливым, но угрожающим шагом стал надвигаться. Она этого не видела, силясь остановить разброд, в особенности в сторону бочки, контролировать дым из трубы и продвижение работ. Чем ближе он подходил, тем громче плакали двое и норовили разойтись в стороны, хоть и неосознанно, остальные. Голубой шар в черноте, падение на семьдесят вёрст сквозь облака, видно круп коня, пальцы разжимаются, внизу город, очень крупный, но и приплюснутый, вот только очень много куполов, словно это искусственные устройства или живые органы, предназначенные для определения наличия, расстояния, азимута или скорости именно бесконтактным способом; куда здесь, поди сообрази с ходу.

Дорогу ему заступил освободившийся Абдувахоб, отрезавший тем самым нескольких пациентов. Руки связаны за спиной, ему ничего не оставалось, как боднуть его в грудь, спал тулуп, он сбился с дыхания, но не утерял инициативности, на несколько мгновений приостановился, сделался ещё злее, наотмашь ударил его по лицу, слетела шапка. Пациенты рассеялись ещё, он направился к стоявшей у бочки сестре, она хладнокровно ждала, в определённый момент облекла руками и опрокинула на ноги, залилось хорошо внутрь сапог, встало вокруг широким водостоем. Водовоз закончил арку и обернулся, побагровев, пошёл, занося топор, такой же, как на пуговицах первых инженеров путей сообщения. Не дожидаясь, чем кончится, она кинулась на посадку, загнала плакавших, по одному тех, кто разбрёлся, послышался гудок, дикими глазами она шарила по перрону, водовоз и обер-кондуктор валялись в снегу, Абдувахоб пинал его, из бедра лилась кровь, из вокзала бежали, полоскаясь шинелями, ещё несколько; она схватила его за связанные сзади рукава и потащила, вдалеке показались четыре монашки, не оставалось времени обращать на это внимания, втолкнула в уже начавший движение вагон и едва успела запрыгнуть сама, на перроне остались тулуп и шапка — собственность лечебницы, за которую придётся нести ответ. Несмотря на ледяной ветер, высунув голову через дыру, она смотрела, как обоих утаскивают в вокзал. Мимо проплыли монашки с бантами шнурков на ключицах.