В дальнем углу высилась груда конвертов, её оседлал какой-то рыжий, с любопытством оглядывая сбившихся в кучу пациентов; она оказалась в ещё большем ступоре при виде него, поняла, что не имеет права ошеломляться, стала протискиваться сквозь подопечных, назвалась, было хотела… мысли чрезвычайно разбежались, не успев определиться, она сообразила, что внутрь задувает, эффект становится нестерпим, поток воздуха начинает поигрывать крайними конвертами. Этот проход уступал носиться мажордому, А. оттеснила подопечных, сколько позволял сугроб, посматривая и посылая намёки, что ему неплохо бы сойти и оказать помощь, а то и вообще принять на себя руководство; никого ничто не пронимало, она любила бывать на стороне таких, самоустраняться, теперь, что называется, аукается, все случаи, в результате которых она заслужила аттестацию «стерва», взвихрились со дна мировой памяти в единую операцию низшего приоритета, советчиков лишь тени, да и они, кажется, повёрнуты спиной.

— Господин Иеремия, нам, видимо, придётся как-то совладать с этой дырой…

— Видимо, придётся.

— В таком случае…

— Мадам, я не смогу заткнуть её своей задницей.

Артемида не сочла уместным заметить, что она мадемуазель. Обретя ассистента в лице Абдувахоба, согнав пациентов в ещё более тесный круг, те и сами жались друг к другу, безапелляционно откромсав от эпистол, она стащила с одного тулуп, заткнула, сколько хватило стáтей, свела до оторванной форточки. По прошествии часа или около того менялась с Абдувахобом, передавая оба тулупа и шапку, шла греться к пациентам. Иеремия не участвовал, время от времени вскрывая письмо-другое и почитывая при тусклом свете из узких зарешёченных проёмов под сводом. К ночи все сидели, в погоне за компактностью, время от времени подвывая, не утратив и охоту бормотать. А. всякий раз противился и зло смотрел на Иеремию; тот чем дальше, тем меньше обращал внимания на останки их организации. В Туле и Орле имели место короткие остановки, на обеих вагон норовили взять приступом билетёры и иже с ними, по телеграфу им сообщили о карамболе на московском перроне. Первый раз они отбивали ногами совавшиеся головы; в Орле подступились основательнее. Он нехотя слез, как будто заслышав шаги гонителей, пристроился к дыре, вместо головы туда вставился винтовочный ствол, он выхватил, начал палить наружу, не заряжая новых и не перезаряжая, выстрелов около семидесяти, она находила отдохновение в подсчёте. Когда состав тронулся, он вытер винтовку полой сюртука, держа через рукава, выкинул в дырку, сказавши: «оказал посильную», влез на кучу, подмигнул; после Орла поезд останавливался в Солькурске, там встречали доктор и Серафим.

Все стояли в саду, весьма дисциплинированно и стройно, собрались буквально по щелчку, может быть, до сих пор напуганные; и даже не самоубийством одного из них, а тем, насколько серьёзно все это восприняли, и к тому же многие на том или ином этапе видели его, пронзённого стеблями. Вон, в трёх саженях от этого места, рукой подать до останков. У него превалировали ложные убеждения, и кто-то однажды на этом сыграл.

Дождь лил всё сильнее, трава блестела, под крышей между окнами расползлось тёмное пятно, с решётки между колонн свисали капли. С чёрными зонтами их бы вообще приняли за людей настолько серьёзных, что наблюдение здесь предстало в совершенно ином свете, с давлением на обыденные предметы более значительным, нежели это показано в уравнении Максвелла. Вселенский причинно-следственный закон работал в лечебнице лучше силы земного притяжения. Из-за дождя попрятались все птицы. Грунтовая дорога с этой стороны территории, пожалуй что целая улица, шла под уклон, по ней проехало несколько телег. В кустах сидел тот самый человек, который никак не мог оставить их в покое. По ложу каменной дорожки побежал поток, как и из водосточной трубы точно на углу дома. Плетёная садовая мебель в стороне под липой намокла и лоснилась, никто не потрудился снести её в подвал. Некоторые поверхности приобретали вид зеркал, то совершенно серебряные отсюда, то вновь просто мокрые. Дворник в дождевике, с зажжённым фонарём в поднятой руке, наблюдал за церемонией издалека. Было ещё светло. Плетистые розы, вьющиеся по новеньким шпалерам, получали очередной серьёзный и легкопоправимый урон. Водяная пыль кругом кустарников и античных бюстов немного изменяла само зрение через эту завесу. Всё контактировало и звучало непрестанно, дробь среди прохладного ветра, температура воздуха понижалась, земля охлаждалась.

— …предательство, замки, ангст, оранжаду, корыстные, демоны, афатик, только я, Павия, суп на плите, Брокгауз и, рецептор, в Двине, мембранный, потенциал, графство, оптический, Волластон, завязывайте, частная, дробный, дробью, мой рыцарь, рыцарь, рыцарь.

— Кобальт? — только и спросил Принцип.

— Хороший он парень, этот Кобальт.

Признание, надо полагать, было всё же вынужденным. Всякие там обороты головы, Солькурск их потом цепко взял за фалды и за горло. В час этого проезда их вели трое, столько пальцев показал атаман в пролётке, молча сблизившись и отдалившись напротив. Он посмотрел на тучи, если пойдёт дождь, можно будет несколько расслабиться и позволить себе слёзы. Околосмертные впечатления в них были уже неуничтожимы, оба часто думали, допустимо ли мокрое вообще в стезе следующих апостольских чинов после жестоких хулиганов? Кобальт вот подвернулся. Расследование дел былых подельников в настоящий момент било и по нему. Они и сейчас, кажется, выполняли чьи-то задания. Расстояние между галактиками росло, ещё одна безмолвная встреча с Виго в открытой коляске на другом конце города.

— Тогда выходит, — всё острил Вердикт, — что случайная встреча, как ты говоришь, это свидание…

— А любая смерть — самоубийство (а планета Земля — горшок для Иггдрасиля, Вульгата — система мира, разделочная доска — алтарь, Шмалькальденская война — братоубийство, марш солдат — макабр, рождение Коперника — второе пришествие, Переяславская ночь предсказана в рекламе, Нёф-Бризах — упавший с орбиты замок, Гото Предестинация — брелок на ключах, кёльнская вода — улика, Адмиралтейские Ижорские заводы — порталы в иной мир, Анджей Костюшко — космополит, отмена судебной пытки — заговор иноверцев, Рейнский союз — празднество блудных детей, Библия — революционный синопсис, разностная машина Бэббиджа — устройство для промывки судна Обломова, Аккерманская конвенция — дым из вишнёвой трубки, чтоб на земле прекратились войны — неверное целеполагание, Хун Сюцюань — созванивался с Иисусом, сюзеренитет — ростовщическое отцовство, Исаак Ньютон — сон Земли о себе самой).

— Эй, любезный, останови-ка вот здесь.

Минуты три со скепсисом осматривали полутораэтажный дом.

— Не так уж и плох.

— Маловат. Анфилада не впечатляет.

Один стоял под окнами губернатора, хоть и рядом с лечебницей, другой казался слишком приметным для жандармского ока, пятый изобличал намерения, шестой подходил, но не имел земельного участка, одиннадцатый подписали под снос на прошлую Пасху, тринадцатый — весь заставлен бутылками.

С определённого возраста им обоим втолковывали