Мама выдерживает паузу, упрямо сверля меня взглядом и будто аргументы подходящие ищет, чтобы озвучить, но видимо не находит, поэтому лишь в десятый раз повторяет, чтобы я больше и близко к Яроцкому не подходила и слегка переводит тему:

— Мне звонил твой классный руководитель. — И свирепым шепотом: — Ты ушла с уроков вместе с Яроцким? Лииииза.

Обсуждать это и дальше желания не было никакого. Более того, мама пришла в крайнее недоумение и даже потянулась за успокоительным (для себя), когда в ответ на все ее следующие возмущенные реплики, я в итоге отвечала задумчивой улыбкой.

Вспоминала губы Макса, его руки, держащие меня в объятиях…

— Лиза.

— Я все поняла.

— Прекрати улыбаться. Что с тобой? Я не узнаю тебя.

— Да что у вас случилось? — Полина показывается в дверях кухни и глазами-щелочками смотрит на нас по очереди.

— Ничего, — с нажимом отвечает мама и смеряет меня взглядом. — Да, Лиза?

— Совершенно ничего, — продолжаю улыбаться я.

Сегодня уснуть никак не удавалось. Глядя, как на потолке отсвечивают фары проезжающих за окном автомобилей, кусала губы, и раз за разом прокручивала в голове сцену нашего с Максом поцелуя. Второго поцелуя. И на этот раз он не обязан был этого делать — эта мысль вызывала самую счастливую улыбку.

Больше ни о чем не хотелось думать: ни о родителях, ни о Веронике, ни об игре. Макс — единственное имя, что кружилось в голове. Хочу узнать его лучше, хочу понимать его лучше, хочу чувствовать его, видеть… постоянно. Боже… это становится наваждением. Это сводит с ума и заставляет все внутри трепетать от волнения. Завтра я снова его увижу. И завтра… я не буду его отталкивать.

"Ты должна это закончить, Лиза", — слабо, едва уловимо звучит в голове голос Мамы.

"До завтра", — громко, ясно, до мурашек на коже в памяти вспыхивают слова Макса, и я подушечкой пальца мягко скольжу по словам на тыльной стороне ладони, которые так и не решилась смыть.

"Просто прекрати все это".

"Не хочу".

"Ты должна это закончить, Лиза".

— Не хочу.

— Чего ты не хочешь?

— Спи, Полина.

Утро.

Мама делает вид, что вчера ничего ужасного на ее глазах не произошло, и с вполне правдоподобной улыбкой на лице готовит для отца завтрак, пока я тормошу Полину за плечо и прошу перевернуться ко мне лицом, чтобы помочь ей выпить лекарство и сделать хотя бы парочку глотков чая.

У Полины снова температура и она жалуется на боль в горле.

"Ангина", — заключила ранее мама и принялась составлять младшей дочери почасовую схему приема лекарств и полоскания горла, пока они с папой будут на работе, а я в школе.

— Полин, выпей это, — вкладываю ей в ладонь таблетку жаропонижающего.

— Спасибо, — невнятно бормочет, а я кусаю губы, не зная, как перейти к другой важной для меня теме. Не могу я в школу уйти и не поинтересоваться. — Полин?

— М? — делает глоток чая и плюхается обратно на подушку.

— Можно я у тебя спрошу кое-что? Только обещай не беситься.

— Уже бесишь. Чего тебе?

— Ты… ты зачем вчера ему звонила?

— Кому?

— Ты знаешь кому.

Глаза Полины друг резко расширяются и так же резко превращаются в две щелочки:

— Ты откуда знаешь?

— Знаю, — мягко вздыхаю, укрывая ее одеялом.

— Замутила все-таки с ним? — фыркает в отвращении и переворачивается ко мне спиной. — Ну, удачи.

— Полин?

— Отвали, систер. Серьезно. Вот сейчас вообще не лезь ко мне.

— Да что с тобой происходит? — шепчу, поглядывая на приоткрытую дверь. — Зачем ты звонила Максу?

— Максу? — цинично усмехается и поворачивает голову ко мне. — Так он больше не урод, не козел и не последняя тварь? Теперь он — Макс? Ха. Ха-ха.

— Я никогда не называла его тварью.

— Серье-е-езно? Ну ты и дура.

— Для чего ты звонила ему?

— У него и спроси, — кричит внезапно и с головой накрывается одеялом.

Вот и поговорили.

Уже сбегаю по ступеням лестничной клетки, когда вдруг звонит Зоя, коротко и ясно заявляет, что сегодня она идет в школу одна и вешает трубку.

— И что это было? — бормочу себе под нос и еще минуту точно смотрю на дисплей телефона, пребывая в смешанных чувствах.

А потом все вдруг становится ясным, как белый день.

За углом дома, куда видимость из окон моей квартиры уже не доходит, припаркован мопед с красной отшелушивающейся краской, а на нем сидит Яроцкий и при виде меня сверкает самодовольной ухмылочкой, будто опять где-то нашкодил, но в этот раз удалось выйти чистым из воды.

— Привет, — протягивает мне шлем, пока я заставляю ноги ожить и двигаться дальше. Не стоять на месте, как в землю вкопанной, а еще не испытывать всей той неловкости, которая так и рвется наружу.

"Веди себя, как ни в чем не бывало".

— Надевай, — трясет шлемом.

— До школы три минуты на твоем мопеде.

— Ну и отлично, — расслабленно ухмыляется. — Шлем.

Задумываюсь. И вдруг доходит.

— Так это ты Зое позвонил? — Принимаю шлем.

— Какой Зое?

— Не придуривайся. Это ты ей сказал, чтобы в школу без меня шла?

С невинным видом пожимает плечами:

— Может быть.

Хочется задать самый глупый в данной ситуации вопрос "Зачем?", но сдерживаюсь. И так понятно зачем, но моя неуверенность все еще слишком сильно жужжит в груди. Все еще нашептывает о том, что Яроцкому не могла понравиться такая, как я. Только не после Вероники. И не после войны, что между нами была.

Собираюсь просто кивнуть и молча сесть на мопед, как замечаю свежую ссадину на левой скуле Макса и неосознанно протягиваю руку к его лицу. Тот мягко ловит меня за запястье и слегка отшатывается.

— Все в порядке, — больше не улыбается.

— Откуда это? — смотрю на него напряженно. — Ты же не…

— Все в порядке, Лиза, — настойчиво. Держит меня за руку и мягко притягивает к себе, обхватывая второй рукой за талию.

— А у тебя? — будто в глазах моих ответ отыскать пытается.

Неловко прочищаю горло и отвожу взгляд.

— Да… да, все хорошо.

— Как мама? Шок прошел? — улыбается.

— В порядке. Сказала, мне конец, если снова увидит нас рядом. Собирается Нине Эдуардовне звонить с просьбой, чтобы она нас рассадила.

— А ты?