Достаю ключи, открываю дверь и слышу, как заводится мотор за спиной. Какое-то странное разочарование испытываю. Такое, будто на что-то рассчитывала.

"Ты сошла с ума, Лиза. Просто иди домой."

Переступаю порог и слышу, как мотор вдруг глохнет, раздаются шаги за спиной, и кто-то касается моего плеча. Мягко, так, будто я из хрупкого стекла сделана, разворачивает к себе и с такой тревогой в глаза смотрит, что кажется, будто я что-то сделала не так.

— Что? — шепчу едва слышно.

— Да к черту все, — отвечает Макс и накрывает мои губы своими.

Поцелуй, подобный удару молнии: внезапный, обжигающий. Колени задрожали с такой силой, что если бы Макс вовремя не подхватил меня за талию, прижав к себе, скорее всего я бы не смогла устоять.

Поцелуй, подобный первым цветам по весне: нежный, мягкий, чистый… Внутри словно подснежник расцветает, один бархатный лепесток за другим.

Поцелуй чувственный и глубокий. Вовсе не грубый, не жадный, он… будто отчаянный немного, опасно граничащий где-то между страстной нежностью и жгучей потребностью.

Его руки смыкаются на талии, обвивают меня и прижимают к груди так крепко, будто Макс хочет спрятать меня от всего мира. Будто сам за меня держится, будто это я его опора, а не он моя, будто это у него колени дрожат, а голова так сильно кружится, что уже не понимаешь, где небо, а где земля. Карусель… чем дольше он целует меня, тем сильнее она вращается.

Никогда такого не испытывала. Нет — даже понятия не имела, что значит чувствовать нечто подобное. Это ни с чем несравнимо. Это удивительно. И страшно. Страшно ощущать себя неумехой в его руках. Но еще более страшно понимать, что этот поцелуй новым клеймом вопьется в мою память. Чувственный, сумасшедший, такой неправильный и такой идеальный поцелуй.

Позволять его губам ласкать мои и нерешительно повторять движения…

Надеюсь, он не замечает, как дрожат мои губы. Как вся я дрожу…

Его язык, будто в танце, кружит у меня во рту, неспешно скользит по гладким бугоркам неба и будто уговаривает мой язык двигаться увереннее, ему навстречу. Ведь это так просто… Просто делать, как он.

Задевать его зубы своими и думать: "Так и должно быть?"

Судорожно, отрывками дышать… просто потому что перехватывает дыхание от эйфории, от адреналина, от яркости и нежности момента, и еще от десятков всевозможных чувств, которым я дам определение позже.

Задрожать, как лист на ветру, когда ладонь Макса заскользила вверх по моей спине. Теплые пальцы зарываются в волосы, мягко, подушечками пальцев, пробегаются по шее и поднимаются к затылку. Притягивает меня еще ближе, если это вообще возможно, и поцелуй становится глубже, отчаянней, сильнее… до вспышек перед закрытыми веками, до вулкана взрывающегося внутри, до музыки в голове и онемения кончиков пальцев, до жаркой пульсации внизу живота, над которой я тоже подумаю позже.

Не знаю, в какую секунду мои руки оказались на его шее — я это не контролировала. Холодные ладони касаются горячей кожи, и Макс судорожно выдыхает мне в рот, его плечи дергаются, а руки продолжают прятать меня от всего мира — обнимают так крепко, что воздуха становится катастрофически мало… но это такие мелочи. Его губы на моих губах, вкус сладкой горечи, дыхание на коже, сила и желание, с которой Макс меня целует — все, что имеет значение. Время остановилось. Для нас двоих и сейчас, как никогда раньше… мне плевать, что будет завтра. Есть сегодня. Есть я и он. Есть мы.

— Кхм-кхм, — Макс не узнает этот голос. А я — да. Резко дергаюсь в сторону, пытаюсь сбросить с себя руки Яроцкого, но он не отпускает будто не видит ничего преступного в том, что мы делали. Будто мамы моей не видит.

А мама видит. Черт, мама все видела. И с таким выражением лица, с каким она смотрит на меня сейчас, я прежде была не знакома. С ней будто короткое замыкание случилось, но по каким-то причинам до конца не вырубило.

— Здравствуйте, — а Макс с трудом улыбку сдерживает. Такую — ребяческую, будто нашалил и его за руку поймали. Ямочки на щеках вот-вот проявят себя в полной красе, а пунцовые пятна на щеках, которые явно появились не от неловкости, а от чего-то другого, мама вполне может расценить, как смущение, которым здесь и не пахнет. И это хорошо — то, что мама так расценить может.

И все молчат. Только раската грома не хватает для еще большего нагнетания обстановки.

Макс вдруг слабо откашливается, притягивает меня к себе и шепчет на ухо:

— До завтра.

Киваю. Вроде бы киваю. С трудом вообще понимаю, что делаю — хочется сквозь землю от стыда провалиться.

Чувствую, как холодно становится, когда Макс отпускает мою руку, прощается с мамой и идет к своему мопеду. Бросает на меня взгляд напоследок и вот теперь ямочки на его щеках появляются в полном своем очаровании.

* * *

— Лиза. Ты с ума сошла? Он привез тебя домой на мотоцикле?

— Это мопед, мам, — вздыхаю, сбрасывая с ног ботинки.

— Мопед?.. Ли-ли-лиза… — Впервые вижу маму в такой растерянности. — Ты… ты… Он. Ты не знаешь, кто он?

— Знаю, — иду в комнату и обнаруживаю Полину, ворочающуюся в постели.

— Что случилось? — спрашивает заспанным голосом.

— Ничего, — кричит из коридора мама, голосом на три тона выше ее обычного.

Слышу, как на кухне гремит посуда, зажигается плита и на нее громко ставится чайник.

— Эй? — Полина глаз с меня не сводит, пока я сумбурными движениями ищу в шкафу домашнюю одежду. — Что случилось?

— Лиза, нам надо поговорить, — зовет с кухни мама.

Приятного в разговоре было мало — догадаться не сложно. И главная угроза для того, чтобы я больше и думать не смела связываться с Яроцким, звучала, как "Еще раз нечто подобное повторится, и я обо всем расскажу отцу. Знаешь, что тогда будет. Максим тебе не компания, Лиза".

— И как же Паша?

А Паша, значит, компания.

— У нас с Пашей ничего такого не было, — отвечаю сбито, раскачиваясь на табурете.

— А… а разве вы не…

— Нет, мам.

— Нет, — вздыхает. — Хорошо. Ладно. Но Яроцкий… Лиза, ты хоть понимаешь, каким… каким стал этот мальчик?

— Говори, как есть, не подбирай слова.

У мамы от возмущения приоткрывается челюсть.

— Кто он? — а я все так же спокойна. — Бандит? Алкоголик? Наркоман? Как еще вы его с тетей Аллой прозвали?

— При чем здесь тетя Алла? — мама опускается на табурет и говорит тише, будто испугалась чего-то.

— А ты разве не знаешь, кого она обвинила в смерти Кости?

— Лиза…

— Мам, это не упрек, — качаю головой. — Просто… просто вы обе его не знаете. Ты ведь сама говорила мне столько раз: не суди книгу по обложке.