у государства сельскохозяйственные орудия, рабочий скот и посевной материал. Фундамент налогообложения в Китае стал полностью экономическим лишь к середине II в. до н. э., когда империя Хань твердо встала на ноги. Воинская повинность постепенно заменялась (хотя и не полностью) денежными или товарными повинностями, а деньги и товары обсуждались в обособленном коммерческом и экономическом дискурсе. Вдобавок к доходам от сельского хозяйства казна китайской империи зависела от умения двора снимать сливки с доходов от торговли, опираясь на государственные монополии.

В комментариях к «Великому учению» отмечается, что «накапливать богатства — путь к тому, что люди рассеются [от правителя]; рассеивать богатства среди них — путь собрать людей [вокруг правителя]». Еще одним важным способом воспрепятствовать накоплению богатств в руках немногих выступало упорядочение процедур, связанных с наследованием имущества. Например, легист Шан Ян предложил царству Цинь ввести правило, по которому имущество отца делилось между его сыновьями поровну — это мешало формированию сильного потомственного дворянства. И хотя норму в разные времена интерпретировали по-разному, само разделение родительского имущества между братьями оставалось принципом китайского законодательства на протяжении всего имперского периода. Иначе говоря, распыление ресурсов считалось долгом семьи. Учитывая значимость семейственности в Китае, сохраняющуюся вплоть до наших дней, взимаемый государством налог на наследство можно воспринимать как покушение на незыблемость семейных устоев.

Кто регулирует функционирование рынка и как это делается? В «Гуань-цзы» пространные рассуждения на эту тему можно найти в главах, которые в основном датируются первыми двумя веками династии Хань. В этом тексте представлены различные взгляды, но экономическая теория и экономическая политика изложены довольно четко. Автор резервирует за правителем широкий диапазон экономического вмешательства: именно ему предлагается поддерживать циклы хранения и перемещения товаров, запасаясь ими в изобильные времена и распределяя их в периоды дефицита. Задача властей — отладить правильный баланс между производством (земледелием) и коммерцией (торговлей). Правитель должен вмешиваться в экономические процессы, чтобы ограничить ценовые колебания и стабилизировать рынок; он делает запасы зерна и накапливает резервы бронзовой и золотой монеты, ибо «зерно всегда движется туда, где цена выше, подобно тому как вода стекает с гор только вниз» («Гуань-цзы», 74)[146]. В трактате признается, что рынки находятся в состоянии постоянных флуктуаций: «Чтобы удерживать равновесие, нужно позволять ценам двигаться вверх и вниз: невозможно постоянно удерживать их на одном уровне» («Гуань-цзы», 81). Экономическая политика, таким образом, представляет собой менеджмент перемен, а также управление факторами, поддерживающими производство. «Гуань-цзы» обобщенно описывает все это как неустанное наблюдение за нескончаемыми сдвигами «тяжелого и легкого», «дорогого и дешевого», «важного и несущественного». На практике это означало, что люди, пребывающие у власти, должны были курировать динамику товаров и денег, спроса и предложения, объема производства и налоговых ставок, избытка и дефицита. В своем стремлении поддерживать сельскую рыночную экономику китайское государство с самого начала опиралось на интервенционистский подход. Согласно «Гуань-цзы», ему надлежало контролировать экономические флуктуации с помощью фискального и монетарного регулирования и следить за тем, чтобы «богатство проистекало из единственного источника», то есть шло от правителя или от государства («Гуань-цзы», 73).

В отличие от Мо-цзы, который ценил скаредность, Гуань-цзы советует соблюдать равновесие между потреблением и экономией. Излишние траты вредят благополучию общества, но в той же мере ему вредит и чрезмерная бережливость. Впервые в китайской экономической истории во фрагменте под названием «О расточительности в тратах» («Гуань-цзы», 35) выдвигается идея повышения общественных расходов для стимуляции экономики: автор рассуждает о том, что, подогревая интерес к предметам роскоши, богатым храмам, дорогостоящим празднествам и похоронам, можно создавать новые рабочие места. (К этому нестареющему аргументу и сегодня обращаются развивающиеся страны, а также города, претендующие на проведение массовых зрелищных мероприятий, например международных спортивных соревнований.)

Рынок в Древнем Китае, подобно агоре в Греции или форуму в Риме, был не просто местом торговли. Рынки обносились стенами, а ворота, через которые туда попадали, неусыпно охранялись. Одно из современных китайских слов, обозначающих город, — чэнши — буквально переводится как «обнесенная стенами рыночная площадь». Это не только упрощало взимание платы с торговцев, но и позволяло зримо обособить торговлю от любой другой деятельности. Рынок, таким образом, предлагал альтернативную социальную среду, удаленную как от двора властителя, так и от домашней жизни с ее семейным этикетом и недремлющим оком предков. Он оказывался местом для необычных встреч, площадкой для обмена идеями и мнениями и одним из немногих публичных пространств, где преступные элементы и честные люди действовали бок о бок. Рынки выступали зонами инклюзии и эксклюзии, технически необходимыми, но морально неоднозначными, социально инновационными, но в то же время и угрожающе подрывными. По словам одного из ханьских вельмож, «тюрьмы и рынки вмещают в себя много и хорошего, и плохого; если вы нарушите [в них порядок], повсюду распространятся плохие люди» («Исторические записки», 54)[147]. В столицах императорского Китая развитие городов планировалось с учетом космологических принципов. Рынок, как правило, располагался в северной части города: это направление ассоциировалось с темными энергиями инь, и именно поэтому на рынках выставлялись на всеобщее обозрение тела казненных преступников. Китайские торговцы подразделялись на две большие категории: одни были зарегистрированными, уплачивавшими пошлину и торговавшими с прилавков, а другие были бродячими, продававшими свои товары за пределами рынка, вдоль дорог и каналов — к неудовольствию сборщиков податей.

Рынок, открывавшийся до трех раз в день, был площадкой, где процветали взяточничество и коррупция. Неудивительно, что идеям и образу Конфуция приписывали благотворное нравственное влияние на рыночную стихию. Сюнь-цзы отмечает, что до того, как Учитель занял пост министра юстиции на своей родине, в царстве Лу, местные торговцы домашним скотом утром перед продажей не только тщательно чистили и приводили в порядок своих коров и овец, но и усиленно поили их водой — чтобы те весили побольше и, соответственно, продавались подороже («Сюнь-цзы», 8.2). Но после того, как Конфуций вступил в должность, цены на рынке больше не завышали: ведь натуральная экономика не требует законов — достаточно достойного поведения («Хуайнаньцзы», 20.9). Правительственным чиновникам предписывалось собирать подати, преследовать жуликов, фальшивомонетчиков, обвесчиков и им подобных, а также в целом обеспечивать функционирование рынка, включая уборку мусора и отходов. Ночные рынки, которые есть сегодня во многих китайских городах, тогда были исключением — подобной практике препятствовал традиционный комендантский час. Многие торговцы справлялись у гадателей о том, какие дни наиболее удачны для заключения сделок; «благоприятные» и «неблагоприятные» периоды для импорта и экспорта товара, его завоза и сбыта указывались в широко распространенных календарях.

Рыночные управляющие проверяли качество товаров и выявляли подделки. Вещи, представленные на прилавках, снабжались ценниками, продаваемые ткани должны были соответствовать установленным стандартам ширины, а происхождение товаров обязательно подтверждалось клеймом или гравировкой с названием мастерской, именами ремесленников и их начальников. Чиновники, контролировавшие