Начальник смены тоже посмеялся. Потом сказал:

– Вот такие, бездосмотровые, и возят.

– Бывает. Везли мы как-то посла Геральдики, есть такаягнусная планетка… Так, идите сюда! Это, это и это в грузовой трюм, во вторуюкамеру. Закреплять не надо, я займусь грузом сам.

– А это, – и я вместе с чемоданом качнулся от легкого пинка,– в камеру хранения, на передержку!

Хотелось закричать. Очень хотелось закричать, пока чемодансо мной куда-то несли, порой задевая дверные косяки, порой с ругательствамиопуская на пол.

Но я молчал. Стась велел молчать, что бы ни случилось. Ямолчал и даже плакал беззвучно. Я старался держаться как взрослый, какнастоящий мужчина, как фаг.

Вот только снова напустил в подгузник, потому что силсдерживаться больше не было.

Я очень не люблю чувствовать себя беспомощным. Особеннобеспомощным физически. Ну, например, когда именно тебя поймает старшеклассник,которого мелюзга с верхних этажей школы забросала резиновыми шариками с водой,сунет головой в полный умывальник и подержит так, приговаривая: «Не за то, чторубашку испачкал, а за то, что чистую воду зря тратите, дурни мелкие!» Ипопробуй доказать, что вовсе не шалил, а только стоял рядом и смотрел, когдарот у тебя под водой, а старшеклассник в два раза выше и сильнее… Или когдаболеешь, причем так сильно, что даже встать сил нет и голова кружится, атемпература такая высокая, что мама не дает посмотреть на градусник, только всевремя меняет тебе на бедрах салфетки, смоченные водой с водкой, да еще тихонькоуговаривает отца активировать медицинский пай и вызвать неотложку… а отецмолчит, потому что они как раз собирались завести тебе братика или сестренку, аесли истратить медицинский пай, то… А самое страшное в этой беспомощности, чтоты знаешь: все усилия зря и что ни делай – к лучшему ничего не повернется. Икогда, сдерживая рыдания, объяснишь обидчику, что вовсе не бросал в него шарикис водой, а только смотрел, – тебя снова сунут головой в умывальник. Как раз зато, что стоял и смотрел, а не остановил младших. И когда приедет неотложка, тотемпература уже упадет, будешь лежать в холодном поту слабый и со звенящейголовой, а мама станет жалобно уговаривать врачей не засчитывать вызов, «Все итак обошлось, а мы напугались», пока отец не велит ей прекратить унижаться.Пусть даже родители не попрекнут тебя купанием в холодной воде и простудой, всеравно будешь знать – это твоя вина, что ни брата, ни сестренки не будет.

Сейчас то же самое. Чемодан, в котором я сижу, – это словноШредингеровский ящик. Пока я ничего не сделал – непонятно, как именно надопоступать. Может быть, закричать, чтобы спасти Наташку? Может быть, промолчать,и тогда Стась вовремя все выяснит и сам все уладит?

Но стоит мне только крикнуть, и Шредингеровский чемоданраскроется. И тут же выяснится, что я сделал как раз то, что не нужно, всеиспортил и всех подставил.

А если я не стану кричать, то меня тоже найдут черезкакое-то время. Откроют чемодан, и я узнаю, что надо было кричать, что тогдаНаташку бы спасли, а Стась как-то ухитрился бы все проблемы решить…

Конечно, можно сказать и так, что я просто боюсь взять насебя ответственность и хоть на что-нибудь решиться. Но я и впрямь давноубедился, что когда ты совсем беспомощен и не знаешь, как поступить, то лучшеничего не делать. Тогда вреда будет меньше. Вот если хоть какая-то уверенностьесть, тогда лучше действовать…

Но никакой уверенности у меня не было. Никакой. Только словаСтася: «Ничего не предпринимайте! Положитесь на меня!»

И я положился. Скрючился в чемодане, глотал слезы,чувствовал на себе унизительный мокрый подгузник и молчал. Чемодан уже полчасакак стоял где-то, вокруг было тихо, про него будто забыли. Когда Стасьобкладывал меня одеждой, я удачно положил руку, часы оказались прямо передглазами, и я мог видеть время, едва-едва шевельнувшись и надавив носом кнопкуподсветки.

Потом послышался шорох, стук открывшейся и захлопнувшейсядвери, шаркающие шаги. И тихий бормочущий голос, будто человек говорил сам ссобой.

– Нет уж, господа хорошие, так дело не пойдет… так дела неделаются… Как же без описи на передержку вещи ставить? Заявит ваш мистер Смит,что у него бриллиант полпуда весом в чемодане лежал, и что тогда? А если у негов чемодане клетка с любимым хомячком и подохнет животина?

Голос был женский и старый, мне сразу представилась бабушкалет ста от роду, подрабатывающая к пенсии в камере хранения космопорта. И яедва не рассмеялся. Вот она, неприкосновенность багажа во всей красе!Карго-мастер не рискнул посмотреть, начальник смены тоже, грузчики и тепобоялись ставить чемодан под сканер!

Зато старушка, которой уже ничего не страшно, собираетсявскрыть недосматриваемый багаж!

То-то она удивится найденному «хомячку»!

Я немного надеялся, что она ничего не сумеет сделать сзамками. Все-таки там сложный электронный код, нужна специальная ключ-карта…Надеялся – но одновременно желал того, чтобы чемодан открыли. Все лучше, чемнеизвестность.

Старуха погремела чем-то, потом я услышал щелчок – словноприжали металл к пластинке замка. Ну правильно, в камере хранения должна бытьэлектронная отмычка. Забытые чемоданы положено вскрывать.

– Сложный какой, – осуждающе сказала старушка. – Эх,напридумывали…

Минута шла за минутой. Я подумал, что бич справился бы кудабыстрее. Стоило подумать о нем, как бич тут же шевельнулся, соскользнул с поясаи удобно улегся в рукаве. Только чем он мог мне помочь? Не стану же я воевать сбабкой? Или у меня нет выхода и я обязан стрелять?

Додумать я не успел. Над головой щелкнул замок, и сквозьсложенные на мне тряпки ударил свет.

– Кто ж так вещи складывает! – продолжала возмущаться впустоту бабушка. – Все помяли…

Я почувствовал, как ворошат, поднимают тряпки, и повернулголову. Как раз вовремя, чтобы с моего лица сняли рубашку и я увидел старушку.

Ну, она была не столь старой, как я подумал, но очень иочень немолодой. Вид у нее был самый мирный, какой только можно представить:голова повязана клетчатым платком, на носу – старомодные очки, прозрачные – отплохого зрения, а не от яркого света.

Очки едва не упали с носа, когда бабка вздрогнула.

– Боже правый! – еле слышно произнесла она, хватаясь загорло, будто ей перехватило дыхание. – Боже пресвятой…

«Не шевелись!» – гаркнул я. Хотел гаркнуть… получилосьпочему-то вежливо и просительно: «не шевелитесь…», да еще к тому же совсемтихо.

– Что? – с интересом спросила старушка.

– Не шевелитесь, пожалуйста, – сказал я уже громче.