Конечно, всё это время батальон выполнял и свою основную функцию — приём и хирургическую обработку раненых, правда не из своей дивизии. В среднем в день поступало 12–15 человек. Большинство обработанных немедленно эвакуировалось, так что нагрузка на батальон была незначительна. В операционном блоке Бегинсон и Картавцев со своими бригадами вполне справлялись, и лишь изредка к ним присоединялся комбат.

За эти пять недель, пока старослужащие дивизии поочерёдно отдыхали, в неё поступало пополнение, в большинстве своём — недавно призванная молодёжь, и потому командный состав, остававшийся в частях, ежедневно подолгу проводил с ними занятия.

Получил пополнение и медсанбат, главным образом за счёт девушек и женщин — сандружинниц. С работой медиков они были почти не знакомы, и врачам батальона тоже пришлось проводить с ними регулярные занятия, начиная с самых азов. Одновременно часть прежних дружинниц, за время работы в санбате уже довольно хорошо освоивших навыки и знания среднего медицинского работника, приказом по дивизии перевели из санитарок в медсёстры.

* * *

В середине апреля 1943 года в дивизии весь личный состав получил погоны, а интендантский, инженерный и медицинский персонал — новые воинские звания.

Врачи — Прокофьева, Сангородский, Бегинсон, начсандив Пронин и Алёшкин — стали майорами медицинской службы. Их погоны — с двумя просветами и с одной большой звёздочкой посредине, в верхнем крае погона крепилась медицинская эмблема. Такая же эмблема прикреплялась и на петлицы гимнастёрки и шинели. Форма петлиц была тоже изменена. Погоны всем выдавались полевые, то есть тёмно-зелёного цвета, просветы — красного цвета.

Сковорода и Картавцев стали капитанами медслужбы, их погоны имели один просвет и четыре маленькие звёздочки. Остальные врачи получили звание старших лейтенантов медицинской службы. Такое же звание получили и старшие сёстры: Наумова — старшая операционная сестра, Кожевникова — старшая сестра сортировочного взвода и старшая сестра госпитального взвода. Остальные операционные сёстры стали лейтенантами и получили погоны с одним просветом и двумя звёздочками.

Палатные сёстры госпитального взвода, эвакоотделения и перевязочные из операционного взвода получили звание старшин, старших сержантов и просто сержантов медицинской службы по представлению своих командиров. Их погоны имели поперечные нашивки красного цвета, разной ширины и разного количества. Только у старшин погоны имели одну поперечную нашивку шириной два сантиметра и от неё продольную, до конца погона, шириной полтора сантиметра.

Стали капитанами и получили соответствующие погоны замполит Фёдоров, начальник штаба Скуратов, начальник снабжения Прохоров, начальник медснабжения Чернов и другие. Рядовой состав — санитары, дружинницы, шоферы, повара, писари и другие — получали погоны без каких-либо знаков.

Надо отметить, что у строевого и политического состава звёздочки на погонах были золотистыми, а у медицинского персонала и интендантов — серебристые. Всем говорили, что эти погоны — только для бойцов и офицеров (как с тех пор стали называть всех командиров), находящихся в действующей армии. Для солдат и офицеров, служивших в тылу и носивших так называемую парадную форму, погоны были золотыми — для строевого и политсостава, а для медиков и других вспомогательных родов войск — серебряными.

Новая форма, так же, как и новые звания, с которыми теперь приходилось обращаться друг к другу, первое время вызывали немало ошибок, недоразумений и подшучиваний, но ко всему этому довольно скоро привыкли.

Как только стало известно, что фашисты оставили Северный Кавказ, и появилась возможность выяснить судьбу семьи, Борис снова начал бомбардировать письмами Александровку. По его просьбе продолжал регулярно запрашивать о семье Алёшкина и начальник штаба Скуратов.

Не получая ответа от Майского райвоенкома, Скуратов предположил, что они могли эвакуироваться куда-то в Сибирь или Среднюю Азию. Поскольку деньги по аттестату штаб продолжал переводить Майскому райвоенкому, то он решил выяснить этот вопрос. На последний запрос в конце мая пришёл ответ, что Екатерине Петровне Алёшкиной по аттестату выплачена вся задолженность и в дальнейшем она будет получать деньги регулярно. В письме было указано, что в настоящий момент семья Алёшкина находится в Александровке. Этот ответ утвердил Скуратова в мысли о том, что она куда-то эвакуировалась, а затем вернулась в Майский район Кабардино-Балкарской АССР.

Спустя несколько дней пришло письмо и от самой Кати. Она писала, что они живут неплохо, хотя за время нахождения немцев на Северном Кавказе им досталось порядочно. Получение сравнительно большой суммы, сложившейся из задолженности по аттестату, позволило ей подкормить детей, теперь стало легче. Писала она, что работает на Крахмальном заводе, что все здоровы. В этом письме была небольшая записка от Элы и даже пара каракулек от Нины. К удивлению Алёшкина, жена ничего не сообщила о том, где они были во время эвакуации.

Несколько дней Борис ходил героем по батальону и перед всеми своими друзьями хвастался этим письмом. То, что семья его уцелела, вернулась из эвакуации на своё постоянное место жительства, все считали большим счастьем, ведь до сих пор очень многие из окружения Бориса не знали о судьбе родных. У Сангородского семья осталась в Одессе, никаких сведений о ней пока получить не удалось, в Одессе ещё были фашисты. Семья Сковороды жила где-то около Орла, он тоже ничего о ней не знал. Семья Игнатьича осталась в селении Батецком Ленинградской области, которая пока находилось в руках немцев.

Между прочим, Борис и его приятели предполагали и другую возможность: немцы всё-таки не сумели добраться до Александровки, и, захватив Прохладное, Нальчик и Майское, о чём в своё время сообщалось в сводках Совинформбюро, дальше на восток продвинуться не смогли. Борис не мог представить, что его семья, хотя и недолго, но жила на оккупированной немцами территории, Катя об этом не писала.

Если мы вспомним, в то время к бойцам Красной армии, попавшим в плен и уцелевшим, по инициативе Берии и его окружения все относились с подозрением и предубеждением. Точно такое же отношение было и к тем, кто проживал на оккупированной территории и остался в живых. Письма жены и немного неясные сведения из военкомата заставили Бориса думать, что, к счастью, его семья избежала этой участи, а, следовательно, перед советской властью они вполне чисты. Напомним, что сведения о пребывании в оккупации семьи военнослужащего неблагоприятно отражалось на отношении высшего начальства и к нему самому. Только после смерти Сталина, ареста и разоблачения Берии ситуация поменялась. Тогда же это, конечно, вызывало тревогу, поэтому Алёшкин не стал уточнять, были всё-таки немцы в Александровке или нет.

Между тем встречи Бориса и Кати Шуйской продолжались, и он чувствовал в них всё большую необходимость. После получения письма от жены Борис