не даст нас в обиду. Да поможет нам бог! — По мрачному лицу Губатова скользнула какая-то светлая надежда.

— Ваше превосходительство! — вдруг послышался из середины зала какой-то странный, с надрывом голос. — Позвольте, ваше превосходительство!..

Губатов поднял голову и увидел уже почти возле себя молодого, чернявого, с выпуклым лбом, с чрезвычайно бледным, красивым лицом корниловца в чине ротмистра. Он держал «на подвись» саблю и неровным шагом шел прямо к генералу.

— Ваше превосходительство! Прошу вас, не говорите больше! — с отчаянием выкрикнул корниловец и подбежал к Губатову. Звякнув шпорами, он хотел еще что-то сказать, но вдруг его холеное лицо перекосилось, и он зарыдал.

— Кто такой? Кто это? — послышались недоумевающие голоса.

— Мултых!

— Мултых!

Губатов повел своими огромными золочеными плечами и мягко, по-старчески, спросил:

— Голубчик, что с вами? Не надо плакать, ну, полно вам!..

Ротмистр Мултых, рыдая, бормотал:

— Господа! Господа! Гибнет Россия, гибнем мы!.. Это же конец… Нет! Нет! — Потом вдруг уставился на портрет в позолоченной раме и закричал в исступлении: — Ваше императорское величество, спасите нас! — И, как бы очнувшись, ротмистр сделал полуоборот к портрету и неожиданно запел:

Боже, царя храни…

Офицеры растерянно поднялись, поглядывая друг на друга. Несколько человек подхватили:

Сильный, державный…

Сначала запели офицеры тихо и робко, потом все новые и новые голоса подхватывали гимн, и вот он уже гремел, сотрясая своды зала.

Генерал Губатов растерянно поглядывал на офицеров, недоумевая, как это все получилось. Потом он перевел свой взгляд на портрет и тоже запел.

Не успели замолкнуть голоса, как ротмистр Мултых, схватившись за голову, плача, спросил Губатова:

— Неужели мы оставим Крым?

Губатов приложил к глазам платок, ответил:

— Нет… нет, голубчик! Мы не отдадим его нашим врагам при условии, господа офицеры, если мы сплотимся и дружно постоим за него. Нам нужно удержать порядок в городе, задушить разбойников в каменоломнях, не дать ослабнуть нашему фронту, помочь ему удержаться в Крыму, которому, может быть, будет суждено спасти всю великую Русь.

Мултых сделался еще бледнее прежнего.

— Ваше превосходительство! Не скрывайте от нас!.. — выкрикнул он дико и пошатнулся. — Говорите прямо все как есть! Не скрывайте от нас, как это делал генерал Гагарин. — Он выдернул из ножен саблю и поцеловал лезвие. — Я гусар лейб-гвардии ее величества императрицы Александры Федоровны полка. Я офицер Ледяного похода, корниловец. Я клянусь великим князем Николаем Николаевичем отдать свою жизнь. Мы, фронтовые офицеры, отрубим головы… Мы… — Он опять пошатнулся и с грохотом повалился на стулья.

— Воды! — приказал Губатов.

«Да, такие люди не спасут Россию… И это — опора Добрармии», — с горечью подумал Губатов.

Многие офицеры вслух возмущались поведением Мултыха: — Какой позор!

— Подумайте — замахиваться ротмистру саблей на генерала!

— Ротмистр пьян.

— Наказать его!

Мултых, бледный, весь ослабевший, отошел в дальний угол зала, торопливо снял с пальца кольцо с большим плоским камнем, который под нажимом ногтя поднялся. Стараясь быть незамеченным, Мултых быстро поднес кольцо к носу и что-то втянул из его углубления в ноздрю.

Немного погодя он спокойно сидел в своем кресле и, казалось, равнодушно слушал воинственные речи офицеров.

3

На Старокарантинских каменоломнях все произошло так, как предполагал Дидов. Белые в день его ухода сняли осаду и все свои части бросили на Багерово — осаждать партизан. В Карантине они оставили отряд только из тридцати казаков — для наблюдения за партизанами и больше всего для охраны большой дороги, которая шла в трех километрах от каменоломен.

По большаку теперь днем и ночью шли к керченским пристаням обозы с имуществом убегающих с Украины и из Крыма помещиков, богачей, попов и семей белого офицерства.

Казаки почти все время находились на перевале, оберегая обозы от возможного набега партизан.

Партизаны, оставшиеся в Карантинских каменоломнях, после снятия осады вышли на волю, напились воды, надышались свежим воздухом, отогрелись и занялись своими делами. В тот же вечер, как ушли белые, из города пришла большая группа заводских рабочих; они принесли двадцать новеньких английских винтовок, семь американских винчестеров, заполученных от грузчиков, работающих в порту, семь ящиков патронов, сорок штук английских гранат «лимонок» и два пулемета «кольт». Карантинские жители всю ночь носили в каменоломни рыбу, хлеб, молоко, лук, картошку. Крестьяне приводили овец и телят. Из окружающих деревень стали приходить парни, подпадавшие под приказ о мобилизации в белую армию.

Али Киричаев, вышедший из подземелья, вдохнул живительный воздух, расправился под ласковым солнцем, ожил, повеселел. Предстояло добыть для отряда лошадей и заготовить продукты. Киричаев отобрал шестерых самых боевых партизан-кавалеристов и договорился о месте, куда он должен будет отправиться со своей маленькой экспедицией. Потом Али занялся вооружением бойцов и подбором коней. На своих коней, заморенных во время осады, нельзя было рассчитывать. Карантинские крестьяне сами собрали лучших своих лошадей и предоставили их отряду во временное пользование.

Был темный вечер, небо заволокло тучами, и накрапывал теплый дождик.

— В самый раз погодка для твоего отъезда, Киричаев, — сказал Пармарь, пришедший проводить экспедицию.

— Да, якши! — горячо подхватил Киричаев. — У меня все готов. Сейчас моя отправляется. — И он подал команду «по коням».

Шестеро бойцов, одетых в бедную крестьянскую одежду, вынырнули из толпы, подбежали к оседланным лошадям, стоявшим у кольев, и вскочили на них.

Пармарь подошел к бойцам и наказал им быть осторожными и дружными, выручать друг друга из беды, если что случится.

— Слушаемся! Будем стараться, товарищ начальник! — отвечал за всех высокий, размашистый партизан-рыбак, бывший гвардеец старой армии Иван Богомольчук.

— Счастливого пути вам, товарищи! Желаем удачи!..

Пармарь схватил своей костлявой рукой руку Киричаева и, пожимая ее, сказал:

— Али, смотри там в оба! Помните, что вы партизаны, боретесь за счастье всех трудовых людей. За свободу народов боретесь!

Киричаев выпрямился на стременах и, кивая головой, отвечал:

— Спасибо за твой слова. До свидания! Я полный свой душа отдаем на наш партизанский дела, — и он приложил руку к груди. Когда же лошади тронулись, крикнул: — Не беспокойся, аркадаш Пармарь! Карашо!

Партизаны долго смотрели в даль карьера, где, как призраки, мелькали удаляющиеся всадники.

4

Киричаев провел свой маленький отряд километра три по степи и потом свернул на хорошо накатанную, блестевшую, как асфальт, проселочную дорогу. Все приумолкли и под мерный топот копыт вслушивались в ночную тишину.

— Так, говоришь, в городе теперь много англичан? — нарушил молчание Богомольчук, ехавший в первой паре за Киричаевым, поворачиваясь к своему соседу Коле Власову, худощавому пареньку.

— Да, немало их привалило. А видал, сколько миноносцев ихних? — произнес