– Вы что, совсем рехнулись? – вмешалась Хирц. – Если дать доку волю, вы все станете как он. Одному небу ведомо, когда он уймется!

Тринтиньян пожал плечами:

– Я просто чиню повреждения, нанесенные Шпилем.

– Ага. Док, вы с ним отлично спелись. – На лице Хирц было написано откровенное отвращение. – Ничего личного, но на меня вы свои лапы не наложите.

Тринтиньян усмехнулся:

– Невелика потеря, дорогая, когда так мало исходного материала для работы.

– Да пошел ты, козел.

Хирц скрылась.

– По-моему, она настроена вполне решительно, – произнес я, прерывая паузу.

Селестина кивнула:

– Не могу сказать, что я в чем-то ее виню.

– Разве? – поинтересовался Чайлд.

– Она права. Вся эта затея чем дальше, тем больше выглядит как безумная попытка причинить себе максимум увечий. – Селестина покосилась на собственную металлическую кисть и поежилась, не в силах скрыть отвращение. – Чего ради мы себя калечим, Чайлд? В кого мы превратимся к тому времени, когда одолеем Шпиль?

Он пожал плечами:

– Все можно вернуть, вы же знаете.

– А если нам не захочется возвращать прежние тела?

– Послушайте, Селестина. – Чайлд уселся поудобнее на ложементе. – Мы с вами стараемся победить нечто неизведанное, некую стихию. Взойти на вершину, если угодно. В этом отношении, кстати, Кровавый Шпиль мало чем отличается от обычной горы. Он карает нас, когда мы допускаем ошибки, и так же бывает в горах. Иногда горы убивают, но гораздо чаще они лишь дают понять, что могли бы с нами сделать, если бы захотели. Шпиль забрал палец-другой? Так и горы не миндальничают – вспомните про обморожения. В чем различие?

– Начнем с того, что гора не получает удовольствия от расправы. Зато Шпиль получает. Он живой, Чайлд, он живой и дышит.

– Это же машина.

– Возможно. Тогда она умнее всех машин, с которыми мы сталкивались ранее. Кровожадная машина. Не знаю, как вас, а меня это обстоятельство не радует.

Чайлд вздохнул:

– Вы тоже готовы сдаться?

– Я этого не говорила.

– Вот и славно.

Он встал и вышел в дверь, через которую прежде удалилась Хирц.

– Ты куда? – крикнул я ему вослед.

– Попробую вразумить нашу подругу.

Десять часов спустя неестественно бодрые (потребность в сне воспринималась как давно забытая досадная мелочь), мы вернулись в Кровавый Шпиль.

– Что он тебе такого сказал, что ты передумала? – спросил я у Хирц на очередном переходе из комнаты в комнату.

– А сам как думаешь?

– Ладно, попробую угадать. Соблазнил деньгами, наверное?

– Скажем так, мы пересмотрели условия найма. Мне обещан бонус за участие.

Я усмехнулся:

– Выходит, теперь тебя можно называть наемницей?

– Да хоть горшком назови, только костей не ломай… Прости, я не со зла. Само на язык пришло, не подумала.

– Ничего страшного.

Мы уже избавились от скафандров. Несколькими помещениями ранее миновали дверь, в которую было невозможно протиснуться, не сняв воздушные ранцы и не отсоединив патрубки. Конечно, можно было бы не тащить ранцы дальше, но никто из нас не хотел дышать воздухом Шпиля добровольно. К тому же они понадобятся нам на обратном пути, когда мы будем возвращаться по веренице лишенных воздуха помещений. Так что мы продолжали волочить ранцы за собой и боялись их бросить. Все помнили, как хозяйственный Шпиль прибрал дрон-камеру Форкерея и ногу Тринтиньяна; мы сходились во мнении, что с любым оставленным без присмотра оборудованием он поступит точно так же.

– А ты зачем поперся снова? – спросила Хирц.

– Ну, всяко не из-за денег, – ответил я.

– Об этом я сама догадалась. А из-за чего?

– Из-за Шпиля. Из-за того, что мы с Чайлдом давно друг друга подначиваем. Я не могу отказаться от разгадки, поэтому и принял вызов.

– В общем, из старомодной упертости, – ехидно вставила Селестина.

Хирц между тем – впервые за все прохождение – надела ранец. Ей наконец-то пришлось скинуть скафандр и облачиться в комбинезон: даже миниатюрное телосложение больше не позволяло проникать сквозь двери в полном обмундировании. Чайлд заблаговременно укрепил этот комбинезон, армировал дополнительным слоем алмазной защиты, но все равно Хирц должна была чувствовать себя в нем почти голой.

Я повернулся к Селестине:

– А что насчет тебя? Сдается мне, ты такая же упертая.

– Я хочу разгадать все загадки, только и всего. Для тебя они – средство достижения цели, а для меня – чистый интерес.

Получил, Ричард? Если вдуматься, она права. Для меня суть загадок была куда менее важной, чем желание узнать, что спрятано на вершине Шпиля, что за секрет столь ревностно оберегает эта непостижимая машина.

– Полагаешь, что, разгадывая загадки, ты в конце концов сумеешь понять образ мышления творцов Шпиля?

– И это тоже. Помимо всего прочего, я хочу понять предел собственных возможностей.

– То есть ты фактически изучаешь на практике дар, полученный от жонглеров? – Прежде чем Селестина успела ответить, я продолжил: – Понимаю. Тем более что раньше тебе такого шанса не выпадало, верно? Ты проверяла себя на задачах, составленных другими людьми, а это совсем иное. По сути, ты ничего о себе не знаешь. Это как если бы лев доказывал свою силу, разрывая листы бумаги…

Селестина нарочито огляделась:

– Зато теперь я встретила достойный вызов.

– И?

– Не скажу, что я в восторге. – Она криво усмехнулась.

Мы хранили молчание, пока преодолевали пять или шесть новых комнат и отдыхали, позволяя шунтам избавлять нас от ощущения накопившейся усталости.

Математические головоломки сделались настолько зубодробительными, что я был не в состоянии их описывать, не то что пытаться нащупать решение. Селестине пришлось взять основную нагрузку на себя, но эмоциональное напряжение испытывали все без исключения, и оно было ничуть не менее утомительным, чем разгадывание загадок. Целый час, когда настала пора отдохнуть, я боролся с сонливостью, но затем бодрость вернулась – с неизбежностью стылого рассвета. В таком состоянии ума ощущалось нечто противоестественное, медицинское, не вполне обыденное, но оно позволяло продолжать путь, а лишь это имело сейчас значение.

Мы миновали уже семидесятую по счету комнату, пройдя на пятнадцать помещений дальше, чем в прошлый раз. Поднялись минимум на шестьдесят метров над точкой входа, и какое-то время чудилось, что мы набрали приемлемый темп передвижения. Селестина давно перестала выказывать сомнения в собственных решениях, пусть порой ей требовалась пара часов на поиск очередного варианта ответа. Со стороны выглядело так, что она отыскала нужный образ мышления и теперь никакая головоломка не будет воспринята как по-настоящему чужеродная. Комната за комнатой оставалась позади, и нас понемногу начал охватывать опасный оптимизм.