– Если мне позволено будет сказать… Если сочтете возможным воспользоваться моими услугами, возможно, лучших вам найти не удастся.

Селестина покосилась на Чайлда, перевела взгляд на доктора, снова уставилась на хирургический рукав:

– О чем вы говорите?

– О сущих пустяках. Чайлд разрешил мне ознакомиться кое с какими новостями из дома. – Тринтиньян без приглашения вошел в каюту и загерметизировал вход.

– Можно выражаться яснее, доктор?

– Вести на самом деле довольно тревожные. Вскоре после нашего отлета в Городе Бездны произошли малоприятные события. Случилась эпидемия, затронувшая все самовоспроизводящиеся системы, вплоть до микроуровня. Иными словами, разгул нанотехнологий… Похоже, число жертв исчисляется миллионами.

– Ни к чему так радоваться чужой беде, доктор.

Тринтиньян приблизился к кушетке, на которой отдыхала Селестина.

– Я лишь обращаю ваше внимание на то, что передовая медицина, на которую мы привыкли рассчитывать в Городе Бездны, может быть временно недоступна. Конечно, все может измениться к лучшему еще до нашего возвращения…

– Пожалуй, я готова рискнуть, – ответила Селестина.

– Решение за вами, разумеется. – Тринтиньян помешкал, затем положил на столик что-то мелкое и твердое. Повернулся, как бы собираясь уходить, но остановился и прибавил: – Мне не привыкать, знаете ли.

– Не привыкать к чему? – спросил я.

– К страху и отвращению. Из-за того, кем я стал и что успел натворить. Но уверяю вас, я не воплощение зла. Меня можно называть извращенцем, человеком особых пристрастий, безусловно. Но я не монстр.

– А что насчет ваших жертв, доктор?

– Я всегда повторял и буду повторять, что они добровольно соглашались на мое вторже… – он поперхнулся, – на мое вмешательство.

– В архивах сказано иначе.

– Кто мы такие, чтобы оспаривать архивы? – Игра света и тени на его маске, казалось, растягивает шире легкую усмешку, которая всегда там присутствовала. – Кто мы такие, друг мой?

Когда Тринтиньян ушел, я повернулся к Селестине и произнес:

– Лично я возвращаюсь в Шпиль. Ты же это знаешь, верно?

– Догадалась, конечно, но все-таки рассчитывала тебя удержать. – Здоровой рукой она провела по предмету, оставленному Тринтиньяном на столике. Выглядел он как темный камешек странных очертаний. Доктор нашел его в останках возле Шпиля, и на мгновение мне стало интересно, зачем Тринтиньян подсунул этот камень Селестине.

– Честно сказать, не думаю, что стоит взывать к моему здравомыслию. Это касается нас с Чайлдом, никого больше. Он явно знал, что настанет такой момент, когда я просто не смогу отступить.

– Не важно, какова будет цена? – уточнила Селестина.

– Мы рискуем постоянно.

Она покачала головой, медленно и недоуменно:

– А он тебя зацепил, мерзавец.

– Вовсе нет, – возразил я, ощущая непонятную потребность защитить старого друга, пусть даже Селестина была совершенно права в своих выводах. – Дело не в Чайлде, как ни крути. Дело в Шпиле.

– Прошу тебя, Ричард, мысли без спешки.

Я обещал, но мы оба знали, что обещание было ложью.

Мы с Чайлдом вернулись к Шпилю.

Я разглядывал сооружение, что высилось над нами подобно варварскому кенотафу. Теперь я видел его с исключительной, поистине невероятно четкостью. Как если бы с моих глаз сорвали полупрозрачную завесу, благодаря чему я смог различить тысячи новых подробностей и оттенков. Лишь мельчайшие, едва заметные намеки на пикселизацию – когда я менял угол зрения слишком быстро – выдавали тот факт, что эту остроту зрения нельзя признать обыденной, что это кибернетическое улучшение.

Наши глаза изъяли, очистили глазницы и поместили в них куда более эффективные технические устройства, соединенные с визуальными центрами мозга. Глаза дожидались нас в шаттле, плавали в колбах, точно диковинные деликатесы. Обратную операцию мы проделаем, когда вернемся из Шпиля с победой.

– Почему не очки? – спросил я, когда Тринтиньян принялся излагать свои планы.

– Чересчур громоздкие; кроме того, они могут свалиться или их похитят. Шпиль явно жаждет металла. Впредь, полагаю, следует носить все жизненно важное в себе – так сказать, впустить в себя. – Доктор сцепил серебристые пальцы. – Если вы против, думаю, проще сразу признать поражение.

– Я сам решу, против я или нет.

– Что еще? – вмешался Чайлд. – Без Селестины нам придется разгадывать головоломки самостоятельно.

– Я увеличу плотность мозговых стимуляторов, – сказал Тринтиньян. – Добавится сеть фуллереновых трубок и искусственных нервных окончаний, дополняющая вашу нынешнюю синаптическую топологию.

– И какой от нее прок?

– Фуллереновые трубки способны передавать нервные сигналы в сотни раз быстрее, чем это делают обычные синапсы. Также вырастет скорость нейронных вычислений. А субъективное ощущение времени замедлится.

Я уставился на доктора, одновременно потрясенный перспективами и напуганный.

– Вы на это способны?

– Вообще-то, тут нет ничего выдающегося. Сочленители выполняли такие операции с самого Транспросвещения, их методы отлично задокументированы. Я могу замедлить субъективное время до степени, когда оно будет ползти улиткой. Шпиль, скажем, выделит вам двадцать минут на решение загадки, а для вас этот срок растянется на несколько часов или даже до пары дней.

Я покосился на Чайлда:

– Думаешь, этого будет достаточно?

– Лучше уж так, чем идти совсем безоружными. На месте увидим.

В итоге все сложилось даже лучше.

Машины Тринтиньяна не просто нарастили и ускорили наши неуклюжие естественные нейронные сети. Они переформатировали эти сети, изменив их топологию ради большей математической сноровки, и потому наши прежние достижения с нейронными модификаторами теперь смотрелись бледно. Да, нам не хватало интуиции и творческого гения Селестины, но мы располагали тем преимуществом, что могли дольше – во всяком случае, в субъективном выражении – разгадывать загадки.

И до поры это срабатывало.

– Ты превращаешься в чудовище, – сказала она.

– Я превращусь в кого угодно, чтобы покорить Шпиль, – ответил я.

Я отошел от шаттла, перемещаясь на тонких шарнирных ногах, похожих на поршневые ходули. Защита мне больше не требовалась: Тринтиньян встроил армирование в мою кожу. Черные плашки перетекали друг в друга, точно на панцире омара.

– Ты и разговариваешь теперь, как Тринтиньян, – сказала Селестина, следуя за мной.