Это была ошибка.

В семьдесят первом помещении Шпиль решил навязать нам новые правила. Уже по традиции Селестина около двадцати минут изучала рисунки на дверях, водила пальцами по мелким рискам и беззвучно шевелила губами, проговаривая про себя приходящие на ум версии.

Чайлд смотрел на нее с настороженностью, которой я прежде за ним не замечал.

– Есть идеи? – наконец поинтересовался он.

– Не мешайте и не нависайте надо мной. Я думаю.

– Знаю, знаю. Просто хочу немножко поторопить.

Селестина резко обернулась:

– Почему? Нас вдруг начало поджимать время?

– Ну, мне кажется, что мы слишком долго возимся. – Чайлд погладил свое запястье. – Эти шунты все-таки не очень-то надежны.

– О чем вы умалчиваете?

– Не берите в голову. Вам надо решать задачу.

На сей раз наказание последовало раньше, чем мы ввели неправильный ответ.

Можно сказать, оно было щадящим по сравнению с той чудовищной мясорубкой, которая прервала наше восхождение в прошлый раз. Скорее это было суровое повеление думать быстрее – щелканье бича, а не свист гильотины.

Нечто выскочило из стены и упало на пол.

Какой-то металлический шар, размером с детский мячик. Несколько секунд он лежал неподвижно. Мы все замерли, уставились на него в полной уверенности, что случилось что-то скверное.

Шар завибрировал, потом, ничуть не деформировавшись, отскочил от пола на высоту колена.

– Селестина, я настоятельно советую принять решение, – проговорил Чайлд.

Явно напуганная, Селестина опять повернулась к дверному косяку. Шар продолжал подпрыгивать на месте, всякий раз все выше.

– Мне это не нравится, – проворчала Хирц.

– Разделяю твои чувства, – отозвался Чайлд, наблюдая, как шар стукнулся о потолок и отлетел обратно, чуть в стороне от того места, откуда начал движение. Потом снова подпрыгнул к потолку, а на отскоке понесся поперек комнаты и угодил в одну из стен, прежде чем отскочить под иным углом. Врезался в Тринтиньяна, отрикошетил от металлической ноги доктора, заметался между стен, набирая скорость с каждым столкновением, а затем ударил меня прямо в грудь. Сила удара была такова, что из легких вышибло весь воздух.

Я упал на пол, исхитрился застонать…

Шар продолжал скакать по комнате, не выказывая ни малейших признаков замедления. Наоборот, он двигался все быстрее и быстрее, а траектория его движения начала напоминать непрерывно плетущуюся серебряную паутину, в которую то и дело попадал кто-то из нас. Я слышал стоны товарищей, потом внезапно мою ногу пронзила боль, а шар все убыстрялся. Звук, который он издавал, походил на отдаленную канонаду, причем промежутки между ее «залпами» стремительно сокращались.

Чайлд, которому тоже досталось, крикнул:

– Селестина, выбирайте же!

В этот миг шар врезался в нее, и она согнулась от боли, упала на одно колено, однако все-таки сумела приложить ладонь к какому-то символу справа от двери.

Канонада стихла, серебряная паутина исчезла, шар сгинул без следа.

Несколько секунд ничего не происходило, затем дверь в следующую комнату начала открываться.

Мы стали изучать повреждения. Нашим жизням ничто не угрожало, но всем изрядно намяли бока, а кое-кому даже поломали кости. По ощущениям я предположил, что у меня треснуло ребро, а Чайлд болезненно скривился, когда попробовал опереться на правую ногу. Моя левая нога сильно саднила в месте удара, но ходить я мог, а вскоре боль прошла – ее успешно сгладили мои собственные наномеды и обезболивающее, которое впрыснул шунт.

– Хвала небесам, что мы догадались надеть шлемы, – сказал я, ощупывая вмятину на макушке. – Иначе нас размазало бы в хлам.

– Пожалуйста, объясните, что это было, – попросила Селестина, внимательно оглядывая себя.

– Полагаю, Шпиль счел, что мы продвигаемся слишком медленно, – ответил Чайлд. – До сих пор он позволял нам тратить на поиски решения сколько угодно времени, но теперь придется поторапливаться.

– А поконкретнее? – уточнила Хирц.

– С открытия предыдущей двери прошло сорок минут.

– Сорок три, если быть предельно точным, – добавил Тринтиньян.

– Предлагаю выдвигаться к следующей двери, – сказал Чайлд. – По-вашему, доктор, сколько времени у нас в запасе?

– Верхняя граница? На мой взгляд, около двадцати восьми минут.

– Этого явно не хватит, – сказал я. – Лучше уж сразу вернуться в шаттл.

– Нет, – возразил Чайлд. – Мы не пойдем обратно, пока кто-то не получит серьезных повреждений.

– Вы спятили, – проронила Селестина.

Чайлд ее проигнорировал. Переступил порог и шагнул в следующее помещение. Дверь позади нас закрылась.

– Я ничуть не спятил, – сказал он, поворачиваясь к нам. – Просто мне не терпится пойти дальше.

Дважды ему просить не пришлось.

Селестина сделала выбор так быстро, как только могла, едва не скрипя зубами от напряжения, и это подарило нам, по прикидкам Тринтиньяна, пять или шесть минут свободы перед тем, как Шпиль начнет требовать ответ.

– Подождем, – решил Чайлд, всматриваясь в наши лица, чтобы определить несогласных. – Селестина сможет перепроверить свой вариант. Ни к чему давать этой штуковине ответ, пока нас к тому не вынудят, ведь ставки слишком высоки.

– Я уверена в ответе. – Селестина указала пальцем на символ справа от двери.

– Тогда потратьте пять минут на отдых. Делайте что хотите, но мы не станем подтверждать выбор, пока нас не принудят.

– Чайлд, если мы пройдем эту комнату…

– Да?

– То я возвращаюсь. Вы меня не задержите.

– Вы никуда не уйдете, Селестина, и сами прекрасно это знаете.

Она ожгла его взглядом, но промолчала. Думаю, следующие пять минут были самыми долгими в моей жизни. Никто не отваживался заговаривать, не желал обронить ни словечка из страха перед появлением чего-то вроде давешнего шара. На протяжении этих пяти минут я слышал лишь собственное дыхание, а фоном ему была неумолчная вибрация Шпиля.

Потом что-то выскользнуло из стены.

Извиваясь, легло на пол. Гибкая металлическая лента, толщиной в дюйм и длиной метра три.

– Все назад! – распорядился Чайлд.

Селестина посмотрела на него через плечо:

– Мне нажимать или нет?

– По моей команде, не раньше.

Лента продолжала извиваться, то свертывалась в кольца, то разворачивалась, как спятивший угорь. Чайлд неотрывно следил за нею, будто завороженный. Движения ленты становились все резче, их сопровождали громкое шипение и скрежет от соприкосновения металла с металлом.